style="font-size:15px;"> Откуда-то прилетела пчела и стала сопровождать молодую пару. Она несколько раз пыталась сесть прямо на нос Платону, он ее смахивал, а она расположилась у него на плече и, казалось, сторожила его нос, поминутно пытаясь снова сесть на него. При каждом полете пчелы раздавался звонкий смех Шурочки.
– Вот упрямая, так и норовит тяпнуть меня за нос, и как же я с распухшим носом заявлюсь к Клавдии на обед? – и они снова смеялись, а у Шурочки на глазах от смеха выступили слезы.
Они прошлись по берегу, потом миновали барский дом, где раньше размещалась школа, и очутились на открытой равнине, уходившей перед ними вдаль. Шурочка была взбудоражена новыми, непривычными ощущениями. Кругом стрекотали кузнечики, и других звуков не было слышно под ясным небом. Поодаль виднелся густой лес, и они направились туда. Под сенью огромных деревьев тянулась узкая тропинка. Когда они вступили на эту тропинку, на них пахнуло плесенью и сыростью, но они шли все дальше.
– Вот здесь мы можем посидеть, – сказал Платон, указывая на засохшее дерево, через прогалину листвы которого прорывался поток солнечного света, согревавший землю.
Молодые люди уселись так, чтобы голова была в тени, а ноги грелись на солнце. Они говорили о себе, о своих привычках, вкусах. Платон сообщил ей, что ему надоела пустая жизнь, что он редко встречал искренность и правду и, что ему пришлась по душе их деревушка. За разговором все чаще встречались и улыбались друг другу их глаза, и им казалось, что души их наполняются добротой, любовью и интересом ко всему тому, что не занимало их прежде.
Они возвратились к обеду, за столом были болтливы, как школьники на переменах между уроками, любой пустяк служил поводом для бурного веселья. Когда Платон ушел, Клавдия, заметив, как сияет от счастья Шурочка, сказала:
– Не твой ли это суженный?
Шурочка опустила глаза, и щеки ее залились румянцем.
Вечером она была необычно взволнованной, ей хотелось и смеяться, и плакать одновременно. Она достала свою любимую тряпочную куклу, которую когда-то сшила сама, и, как любимую подругу, прижала игрушку к губам, осыпая страстными поцелуями ее мягкие щеки. Она держала куклу в руках, а сама думала о нем, и сердце ее замирало. С каждым днем волнующее желание любви все сильнее овладевало ею. Она бегала на луг, срывала ромашки и гадала по их белоснежным лепесткам. «Он ли тот, кто создан для меня одной? Не уж то я влюбилась?» – размышляла она. И вскоре она уже думала о нем беспрестанно. В его присутствии у нее стремительно билось сердце, она краснела, встречая его взгляд, вздрагивала от звука его голоса.
Платон в то же время пользовался каждым предлогом, чтобы повидать Шурочку. Он каждый вечер, после работы, приходил к ее дому, облюбовал уголок в самой глубине деревьев и мог часами сидеть, наблюдая за ней. Он не сводил глаз с Шурочки, когда она сновала по двору, его мысли медленно скользили в его затуманенной голове. Било полночь, потом час, потом два часа. Домишки вокруг засыпали один за другим, опускалась глубокая тишина, а он все сидел на опустевшей
