сан,а между тем я – властолюбец сам:
борюсь за власть над чьими-то сердцами.
Под поездом
Ты вся сжалась внутри.
Что тебе до признаний лирических,
если, будто бы Кедрин,
какою-то темной рукой
твой любимый был выброшен в двери одной электрички
и раздавлен
летящей навстречу другой.
Это было три года назад,
но в затравленной вдовьей придавленности
ты, пытаясь раскрыть свои губы навстречу моим,
в страхе шепчешь, меня оттолкнув:
«Я предательница!» —
и твой суд над собою палачески неумолим.
Ты боишься мужчин.
Всюду чудится скользкое, низкое.
Как спасательный крошечный круг,
обручальное светит кольцо
И когда утешаю неловко тебя,
«Вы неискренни!» —
защищаясь, бросаешь мне больно в лицо.
Ты на пляже лежишь.
Твое тело красиво и молодо.
Чьи-то сальные взгляды
купальник бесстыдно сдирают с тебя,
и не видит никто,
что колесами ты перемолота,
что грохочут они до сих пор,
твои ребра дробя.
Но не видишь и ты
мертвым взглядом, из времени выпавшим,
да и видеть не хочешь —
не веря мне, будто вралю, —
что я тоже под поезд любовью из поезда выброшен
и что я под колесами тоже предсмертно хриплю…
Раны
Дине Гура
Был я столько раз так больно ранен,
добираясь до дому ползком,
но не только злобой протаранен —
можно ранить даже лепестком.
Ранил я и сам – совсем невольно
нежностью небрежной на ходу,
а кому-то после было больно,
словно босиком ходить по льду.
Почему иду я по руинам
самых моих близких, дорогих,
я, так больно и легко ранимый
и так просто ранящий других…
Последние две строчки взяты из стихотворения киевлянки Дины Гура с ее разрешения и чуть перефразированы.
Ум и глупость
Ума прибавилось,
а глупость не ушла.
У глупости добрейшая душа.
Крольчиха-глупость,
пыла не убавив,
дружб ищет
в скользком обществе удавов.
Ум усмехается:
«Эх,
