мире нет чужеземцев —мы одноземляне,
но ракеты готовы к взаимозакланью.
Надо инопланетных мамаев нам,
что ли,
чтобы стать человечеством,
хоть поневоле,
сделав космос тобой,
Куликово поле?!
А Мамай не спал
на Красном Холме
на верблюжьей кошме,
себе на уме.
Грыз хорезмский миндаль,
глядя в темную даль,
и сбегали нукеры,
хоть их прикандаль.
В юрту тенью вскользнул
одноглазый баскак
(в переводе – давитель),
кипчак-весельчак.
Непонятно любил он
с утробным «хе-хе»
что-нибудь отсекать —
ну хоть лапки блохе.
Прятал где-то он,
что ли,
в свои рундуки
груди женские,
руки,
носы
языки?
Хан его не любил,
но поставил оплечь.
«Ну,
что хочешь сегодня кому-то отсечь?»
«Что ты, хан!
Я – хе-хе! —
только скромный слуга.
Я нашел тебе в собственном стане
врага».
«Кто – лазутчик?»
«Нет, хан…
Он – хе-хе! —
твой нукер.
Он дает всем другим
непотребный пример».
«Ну а чем он пример непотребный дает?»
Усмехнулся баскак:
«Тем – хе-хе! – что поет…»
Был Мамай осторожен:
«Я тоже,
бывает,
пою.
Если все запоют —
станет легче в бою.
А красиво поет?»
«Да… пожалуй…»
«Так
