стараясь вести себя тише,их Непрядву, как символ храня,
к ней пришли на поклон ребятишки,
очищая ее и меня.
Все фальшивое не уцелеет.
Этот символ останется жив.
Символ только тогда не мелеет,
если он изначально не лжив.
С хрупким перышком перед стихами
я, по сути, боюсь одного:
чтобы тайное
пересыханье
не постигло меня самого.
Если тоже я символ России,
кем-то полузабытый почти,
я хочу, чтоб меня воскресили,
чтобы снова
прочли и прочли.
И пока еще в деле негромки,
и пока еще не на скаку,
сквозь листву проступают потомки
над Непрядвой
в засадном полку.
Что в запасе ты держишь, Россия?
Чьи там лица за чащей густой?
Там Бояны, еще молодые,
новый Пушкин и новый Толстой.
И шепчу я потомкам:
«Я с вами…» —
у лошажьих трепещущих морд,
и я встану к потомкам под знамя,
под его
куликовский разверт…
1981
Саможалость
Что такое на меня напало?
Жалость к самому себе и страх,
будто вьюга внутрь меня попала
и свистит в расшатанных костях.
Снег, а под ногами – уголечки
жгут, как босоногого мальца,
и вокруг меня ни огонечка,
ни крыльца, ни двери, ни лица.
Зряшно – закричать, заплакать – зряшно:
не услышат небо и земля.
Страшно не того, что стало страшно,
а того, что жалко мне себя.
Мало ли душа наунижалась,
чтоб еще унизиться сейчас!
Не чужая жалость – саможалость —
вот что унизительно для нас.
Нагадала мне одна гадалка
много слез, но сдерживал я их,
и себя мне не бывало жалко —
уходила жалость на других.
Как же я упал до послабленья?
Мой повинный лоб отяжелел.
Допустил себя до преступленья:
сам себя сегодня пожалел.
И себе я говорю: «Ты что же?
За такие жалобы ответь.
Лучше пожалел бы тех ничтожеств,
кто умеет лишь себя жалеть».
Пожалеть себя всегда приятно.
Всех послушать – каждый чуть не свят.
Пожалей траву, когда примята.
Не жалей себя, когда ты смят.
Скомканный, как будто рубль-калека,
сам ты смялся – только и всего.
Смять ничто не может человека,
кроме человека самого.
При ожоге только зубы стисни —
радуйся, что нежно обожгло.
Лишь не хлебанувший тяжкой жизни
плачется, что слишком
