вылазок в гости, в кино.Сам я нужен ей – весь, без остатка,
а я весь – из остатков давно.
Под эпоху я плечи подставил,
так, что их обдирало сучье,
а любимой плеча не оставил,
чтобы выплакалась в плечо.
Не цветы им даря, а морщины,
возложив на любимых весь быт,
воровски изменяют мужчины,
а любимые – лишь от обид.
Как любимую сделать счастливой?
С чем к ногам ее приволокусь,
если жизнь преподнес ей червивой,
даже только на первый надкус?
Что за радость – любимых так часто
обижать ни за что ни про что?
Как любимую сделать несчастной —
знают все. Как счастливой – никто.
Две пары лыж
Две пары лыж
прижались нежно к дому,
молчащему,
почти что нежилому.
Но в этом доме
мы с тобой живые.
Не сплю.
Ты спишь.
Единственные наши часовые —
две пары лыж.
Двум парам лыж немножечко обидно,
что не дали им в доме прикорнуть.
На каждой лыже белая ложбинка,
как Млечный Путь.
Опасность хрустко бродит по морозу.
Все хрупко – от сосулек и до нас,
и лыжи словно чувствуют угрозу,
на звезды заострясь.
Ты помнишь —
полный солнцем снежный лес
и надпись лыжной палкой:
Г. Савельев.
Внутрь букв иголок нароняли ели,
а сам Савельев,
будто волки съели,
исчез.
И что-то страшно мне за жизнь Савельева,
за сына
с родинкой на хрупком родничке.
И мы с тобой,
и лыжи,
и Вселенная —
на ниточке.
Я так боюсь
за тишину хрустальную,
за лунный свет
на скатах спящих крыш…
Надолго ли от нас лыжню оставили
две пары лыж?
Уют,
здоровье —
жалкие зацепочки
за жизнь так называемую…
Лишь
нажмут на кнопку,
и от нас ни щепочки —
две пары лыж.
Под каждой крышей —
тоже человечество.
Совсем не меньше ценен, чем Париж,
наш дом,
где у крыльца луной высвечиваются
две пары лыж.
И вслушиваясь чутко в бесконечность,
где ты во сне губами шевелишь,
на остриях
поддерживают
вечность
две
