волос не закрывала открытый, высокий, как бы выточенный из слоновой кости, лоб.
Яркий румянец пробивался сквозь нежную, как у девушки, кожу щек, оттененных, как и верхняя губа, темною небритою полосою волос, идущей от ушей к подбородку.
Оправившись от смущения, произведенного на него восторженным восклицанием Петровича, Виктор Павлович бросился в кресло.
– Чайку или кофейку прикажете? – спросил Петрович, остановившийся у двери.
– Что есть… Да дядя-то скоро вернется?
Петрович ответил не сразу.
Он озабоченно почесал затылок.
– Ты что-то скрываешь… Что случилось? – недоумевающе вопросительным взглядом окинул приезжий на самом деле, видимо, чем-то смущенного камердинера.
– Да уж, видно, надо докладывать все… – с решимостью в голосе отвечал Петрович. – Над дяденькой вашим, кажись, беда стряслась.
– Какая беда?
– Какая – не нам то ведать, а только чует мое холопье сердце, что беда немалая…
Виктор Павлович вскочил с кресла.
– Да говори же толком, что случилось… какая беда?
– Сегодня утром, они еще в постельке прохлажались да книжку почитывали, пришел к ним Петр Петрович Беклешев, в мундире и при шарфе, перед крещенским зимним парадом… и говорит ему еще шутя: «Вот, право, счастливец! Лежит спокойно, а мы будем мерзнуть на вахтпараде». Посидели это они минут с десять и ушли. Дяденька-то ваш, Иван Сергеевич, опять за книжку взялись, читать стали, как вдруг снова раздался звонок.
Я бросился отворять, да так и обомлел, словно мне под сердце подкатило. Прибыл сам Николай Петрович…
– Это кто же?
– Архаров, наш военный генерал-губернатор… Он вторым считается, первый-то его высочество, цесаревич…
– Что же дальше?
– Вошли они к дядюшке вашему прямо в спальню и так учтиво попросили их тотчас же одеваться и с ними ехать… Дяденька ваш сейчас же встали, а я уж приготовился их причесывать, делать букли и косу и пудремантель приготовил, только Николай Петрович изволили сказать, что это не нужно… Дяденька ваш наскоро надели мундир и в карете Николая Петровича уехали, а куда, неведомо… меня словно обухом ударило, хожу по комнатам, словно угорелый, так с час места себе не находил, вы и позвонили…
– Вот оно что… – промолвил Виктор Павлович и, видимо, от внутреннего волнения стал щипать себе небритый ус. – Только из-за чего-то это могло выйти?
– Не могу знать…
– Значит, у вас здесь пошли строгости?..
– Да как вам доложить, Виктор Павлович, строгости не строгости, а насчет прежнего вольного духа – крышка. Государь шутить не любит; онамеднясь, на улице, за один раз офицера в солдаты разжаловал, а солдата в офицеры произвел…
– Как так?
– Да так-с… Едет он раз, батюшка, в саночках и видит, что армейский офицер идет без шпаги, а за ним солдат несет шпагу и шубу. Остановился государь около солдата, подозвал его и спрашивает, чью несет он шубу
