неожиданным повелением, строгость которого повсеместная молва увеличила в сто раз.
Говорили, что велено тотчас ехать к своим полкам и явиться непременно в срок, а кто не явится, будут не только исключены из военной службы, но имена их будут сообщены герольдии, чтобы никуда их более не определять.
Этот преувеличенный слух нагонял на всех положительный ужас, и нельзя себе представить, какие произошли повсюду смятение, жалобы и плач среди отлучных и отпускных гвардейцев и их близких.
Многие, живя целые годы на свободе в деревнях, даже поженились и нажили себе детей, которых тоже записали в гвардию унтер-офицерами, хотя и сами еще не несли никакой службы.
Положение их было не из приятных, и они не знали, что им делать и как появиться перед лицом монарха; они должны были бросить своих жен и спешить в столицу.
Большинство горько раскаивалось, что, по примеру других, не вышли уже давно в выпуски или в отставку и проживали по нескольку лет в сержантских чинах, дожидаясь гвардейского офицерства.
Браня на чем свет самих себя, они ехали, с ужасом представляя себе все трудности службы.
Иные надеялись в том же году быть капитанами; вдруг эти надежды оказались разбитыми, и они ехали повесивши головы.
За малолетних и несовершеннолетних горевали их родители.
Из них в особенности были поражены отцы и матери тех малолетних, записанных в гвардию детей, которые совсем были неспособны к службе.
Все эти солдаты-дети также требовались в полки как отпущенные до окончания наук в свои дома.
Не знали, что делать с этими малолетними.
К особому несчастию, многие из них, по жадности родителей и по протекции, считались давно уже на действительной службе, а некоторым были прибавлены года, и по полковым спискам они значились шестнадцати- и восемнадцатилетними, когда на самом деле им не было иногда и десяти лет.
Как было показаться с такими в Петербурге?! А ехать все же было надо.
По всей России раздались жалобы и стоны, всюду слышались слезы и рыдания.
Но все это не могло вызывать ни малейшей жалости в трезво и беспристрастно смотрящих на вещи людях.
Это было наказание нашему дворянству за наглое злоупотребление во зло милости великой монархини, за непростительный обман при записке в гвардию младенцев.
Взрослые гвардейцы тоже не заслуживали сожаления.
Они жили по городам и селам в совершенной праздности и помышляли не о службе, а о вертопрахстве, мотовстве и буйстве.
Они только делали, что рыскали с собаками по полям, выезжали рысаков, танцевали в собраниях и кутили во всю ширь русской натуры.
Государь решил положить на них узду и этим нанести решительный удар всеобщему мотовству, пышности и роскоши, достигшим в то время своего апогея.
Гвардейцы задавали всему этому тон, и император Павел Петрович, естественно, с них начал искоренение этого зла.
Обо всем этом узнал Виктор Павлович Оленин
