«Моя жизнь» провинциальный бездарный архитектор Полознев, считающий себя вправе бить взрослого сына по щекам, одновременно толкует ему о том, что есть божий, святой огонь. Это отличает образованного человека от осла или от гада и приближает его к божеству: «Все Полозневы хранили святой огонь для того, чтобы ты погасил его!»
Кажется, что «святой огонь» в доме Прозоровых если не чадит, то уже едва горит. Андрей планирует перевести за лето «одну книжку с английского», однако с удовольствиям предается двум занятиям: игре на скрипке и выпиливанию рамочек лобзиком. Маша пребывает в «мерлехлюндии» и почти открыто пренебрегает мужем. Ольга грезит как о счастье о возможности не ходить на службу и побыть дома. Ирина рассуждает о физическом труде и не знает, куда деть себя.
В первом действии именинница Ирина произносит жестокую, удивительную по своей силе фразу о прошлом, которая чаще всего остается в тени внимания режиссеров и исполнителей. Тогда как звучит это не менее разоблачительно, чем «Зачем вспоминать!»
В ответ на признания Тузенбаха в любви и слова о том, что «жизнь кажется прекрасной», она вдруг начинает плакать. И отвечает с горечью: «Вы говорите: прекрасна жизнь. Да, но если она только кажется такой! У нас, у трёх сестёр, жизнь не была еще прекрасной, она заглушала нас, как сорная трава…»
Эта фраза – своеобразный ответ на вопрос, отчего Ирина не хочет вспоминать. В ней скрытое обвинение прошлому – своему детству, отрочеству и юности. Причем говорит она обо всех трёх сёстрах. Выходит, что они еще не жили, что всё, чем отец наполнил их жизнь, было сорной травой. За всю пьесу ни у одного из детей не найдется счастливого, радостного воспоминания об отце. Хотя и мать они вспоминают очень редко. О ней мало что известно. Неясно, когда она умерла и насколько хорошо её помнят дети. Тогда как отец, с его занятиями, присутствовал в их жизни каждодневно, постоянно, настойчиво.
Тема сиротства – одна из важнейших во всем творчестве Чехова. Его герои нередко лишены именно материнского участия. Чехов берет такую житейскую ситуацию, в которой усиливается отцовский деспотизм. Деспотизм, равнодушие родителей к потребностям и чувствам своих детей – лейтмотив, поражающий своим постоянством и, безусловно, его истоки – в детстве самого Чехова.
Отца писателя, купца третьей гильдии, трудно назвать деспотом. Его домашнее тиранство, вера в дисциплину, проистекали скорее из желания показать и доказать хотя бы тем, кто слабее его, свою значительность и силу. С теми, кто был выше рангом, чином или званием, отец писателя был неизменно почтителен и даже искателен. Их он почитал людьми высшими и особенными. В своем же маленьком мирке, состоявшем из жены и шестерых детей, всё должно было подчиняться его разумению, желанию и воле.
В силу разных причин добрые и дурные качества Павла Егоровича Чехова развернулись сполна не в профессии лавочника. Не на славном поприще регента церковного хора. Но в роли особого отца, как она ему виделась
