не ответила и неожиданно для себя снова расплакалась. Девчонки рассматривали ее с интересом. Цыганча… Так отец называл женщин неопределенного возраста в юбках, расшитых стеклярусом, в парчовых кофтах, с неизменными платками на смоляных косах, с грязными ребятишками, державшимися за пыльные подолы. Они бродили по рынку и навязчиво приставали ко всем. Глина боялась их и всегда проходила мимо, ускоряя шаг, не обращая внимания на их смех и гортанный говор. Однажды старуха с седыми космами закричала ей вслед: «На тебе порча! И на матери твоей! На всем вашем женском роду. Иди сюда, сниму порчу, недорого беру».
Теперь Глине предстояло с этой цыганчой провести ночь, а, возможно, и не одну. И она такая же, как цыганча, неперспективная. Постепенно слёзы иссякли. Глина лежала носом к стене и ковыряла пальцем побелку. Девчонки играли в дурачка, утратив к новенькой интерес. Прозвучал звонок – всех позвали на ужин. Цыганки резво вскочили, сунули ноги в шлепки и весело понеслись по коридору. Глина поплелась за ними следом. Раздавали тарелки с картофельным пюре и сосиской, горку картофеля украшала половинка сморщенного огурца. Каждому в граненый стакан налили кисель бледно–розового цвета. Глина с аппетитом съела всё: она с самого утра была голодной, в клинике не удосужились ее покормить.
Глина оглядела столовую. Разновозрастные мальчишки и девчонки уплетали ужин за обе щеки. Некоторые возились, со смехом пихая друг друга локтями. Только один дылда угрюмо сидел над остывающей едой. На хулиганистых детей прикрикивали две толстые поварихи. Двое мальчишек сверкали гладко выбритыми макушками, головы остальных уже успели обрасти жестким ежиком. Среди девчонок тоже встречались с обритыми макушками. У одной, самой высокой, была татуировка на щеке в виде двух слезинок. «Обычные, – заключила про себя Глина, –совсем как придурки с Песчановки».
Первая ночь прошла спокойно, хотя Глина почти не спала. Она вспоминала родителей, квартиру, на Пионерской, дом бабушки на Песчановке, родной Воронеж. Она бы не прочь была вернуться домой, но пока не знала, как это сделать. Решив разведать, как можно сбежать домой, Глина успокоилась и уснула.
Наутро всех детей приюта одели в чистое, заставили тщательно умыться и причесаться. После завтрака объявили, что воспитанников повезут в «Третьяковскую галерею». Ребята и девчонки радостно зашумели. Глина заняла место в новеньком автобусе у окна в, чтобы лучше рассмотреть дорогу из приюта и окрестности. По дороге воспитательница Галина Сергеевна, на бэджике которой было написано ее имя, рассказала о меценате Третьякове и правилах поведения в музее. Глина поняла, что убежать можно будет почти сразу после выхода из автобуса, в общей толчее можно легко затеряться. Галина Сергеевна сказала, что музей находится в каком-то переулке и Глина приободрилась. Ерзавший от нетерпения на соседнем сидении мальчишка, мешал Глине, тянул ее за рукав, потому что за завязанными на затылке дурацкими бантами Глины он не видел в окно автобуса улиц Подмосковья и Москвы. Глина сердито посмотрела на него и спросила:
– Тебя как зовут, деревня?
– Лёня Шевченко, – ответил он, присмирев от ее тона.
– Сиди
