действительно сдержали свое обещание и замолвили за меня словечко коррехидору, который, узнав от псаломщика, как было дело, уже более не сомневался в моей невинности и три недели спустя пришел ко мне в тюрьму.
– Жиль Блас, – сказал он, – будь я более строгим судьей, я мог бы еще подержать тебя здесь; но мне не хочется затягивать дело. Ступай, ты свободен; можешь уйти отсюда, когда тебе заблагорассудится. Однако скажи мне, – добавил он, – не сумеешь ли ты разыскать подземелье, если отвести тебя в тот лес, где оно находится.
– Нет, сеньор, – отвечал я, – меня привели туда ночью, а выбрался я из него до рассвета: мне никак не узнать этого места.
Тогда судья удалился, сказав, что прикажет тюремщику отпереть двери темницы. Действительно, минуту спустя тюремщик вошел в мою камеру в сопровождении одного из сторожей, который нес холщовый узел. Оба они с важным видом и не говоря ни слова сняли с меня камзол и штаны, сшитые из хорошего сукна и почти новые; затем они напялили на меня какое-то старое рубище и, взяв за плечи, вытолкали из тюрьмы.
Смущение, охватившее меня, когда я увидел себя в этом жалком наряде, умерило радость, присущую узникам, выпущенным на свободу. Я хотел было тотчас же удалиться из города, чтоб укрыться от взоров толпы, которые были для меня почти что невыносимы. Однако чувство благодарности одержало верх над стыдом: я пошел поблагодарить молодого псаломщика, которому был столь многим обязан. Увидев меня, он не мог удержаться от смеха.
– Вот так облачение! – воскликнул он. – Я было вас и не узнал. Здорово обошлось с вами здешнее правосудие, как я погляжу.
– Я не жалуюсь на суд, – ответил я, – он поступил справедливо. Я хотел бы только, чтоб все судейские были честными людьми: хоть бы одежду мне оставили; кажется, я недешево за нее заплатил.
– Пожалуй, что так, – согласился он, – но они называют это формальностями, которые надлежит соблюдать. Не воображаете ли вы, кстати, будто ваша лошадь возвращена прежнему владельцу? Как бы не так: она стоит теперь в конюшне у повытчика, где ее берегут в качестве вещественного доказательства. Не думаю, чтоб пострадавшему дворянину удалось получить назад хотя бы загривок. Но поговоримте о другом, – продолжал он. – Каковы ваши намерения? Что собираетесь вы теперь предпринять?
– Я хотел бы добраться до Бургаса: там я разыщу даму, которую спас от разбойников. Она, наверно, даст мне несколько пистолей; я куплю новую сутанеллу[24] и отправлюсь в Саламанку, где попытаюсь использовать свою латынь. Но все дело в том, что я еще не в Бургосе: ведь надо питаться в дороге, а вы сами знаете, как наголодаешься, путешествуя без денег.
– Я вас понимаю, – возразил он, – и мой кошелек к вашим услугам; правда, он несколько тощ, но псаломщик, как вам известно, не епископ.
С этими словами он вытащил свой кошелек и сунул мне его в руку с таким радушием, что я принужден был принять его
