к себе в парикмахерский кабинет и завил мальчика.
То-то было для всех потехи.
Повстречался Гришатка и с кухонной судомойкой теткой Степанидой.
– Ой, ой, Ванечка мой из гроба явился, – заголосила Степанида. – Родненький, кровинушка ты моя. – И ну обнимать, целовать и ласкать мальчика. – Ванечка! Ванечка!
Гришатка опешил. Потом-то узнал: лет десять тому назад засек до смерти Степанидиного сынка Ванечку барский управитель Хлыстов. С той поры и впала Степанида в головную болезнь – всех детей за Ванечку принимала.
Затем прибежали дворовые девки – сестры Акулька и Юлька.
– Ох, ох, из Тоцкого! – заверещали они. – Как там папенька наш, как там маменька. Ох, ох, приехал из Тоцкого!
Познакомился Гришатка и с дедом Кобылиным. Как и все, дед тоже из Тоцкого. И его, как Гришатку, привезли однажды в Оренбург. Только было это давным-давно.
Состоял Кобылин при губернаторе в камердинерах и лакеях, а потом, по преклонности лет, был удален от барских покоев и определен в водовозы. Возил он с реки Яика воду в генеральский дом для всякой хозяйственной надобности.
Была у старика и другая обязанность: пороть крепостных. Здорово это у него получалось. Врежет плеткой, словно саблей пройдется.
– У меня талант к этому, – хвастал Кобылин. – Тут в замахе все дело.
Дед принял Гришатку добром. Завел разговор про Тоцкое.
А что рассказать Гришатке? Село как село. Недород четвертое лето. По весне голодуха. Смертей – что грибов в урожайный год.
Барский правитель Хлыстов больно лютует. Нет на него управы.
– Так, так, – поддакивает старик, а сам: – Знаю Хлыстова. Исправно ведет хозяйство. Мужику всыпать, так это же не в помех. Откуда, думаешь, недород? Людишки ленятся – отсюда и недород. Помирают, говоришь, мужички. Эх-эх, воля на то Господня.
Стал дед наставлять Гришатку уму-разуму.
– Наш-то барин – генерал и губернатор, ты смотри ему не перечь. Скажет: «Дурак», отвечай: «Так точно, ваше сиятельство». Съездит тебя по уху – лови, целуй барскую ручку. Так-то оно спокойнее, – объяснял дед Кобылин.
Рассказал Гришатка деду про встречу свою с генералом.
– Эка беда – голову припек, – ответил старик. – А ты улыбайся, словно это тебе в радость. Мал ты, Гришатка, глуп. В жизни приладиться главное. Слушай меня, в люди, даст бог, пробьешься – в лакеи, а то и выше, в самые камердинеры.
Через несколько дней Гришатку снова крикнули к генералу.
Губернатор лежал на мягком диване, на персидском ковре, раскуривал трубку.
– Нагни свой голова, – приказал генерал.
Гришатка нагнул, думал, что Рейнсдорп снова трубку начнет выбивать о темя. Однако на этот раз барин выдал ему увесистого щелчка.
– О, крепкий есть твой голова, – произнес губернатор.
Вечером у Гришатки произошел разговор с Вавилой.
Поговорили о господах. Рассказал Гришатка
