прыгая перед мужем, словно газель, и орала:
– Ну, что стоишь? Ударь меня! Давай же! Ты же все знаешь, с кем я была и когда.
Федор дрожал и сдерживался из последних сил. Ребенок рыдал в манеже. И тогда она расстегивала халат и демонстрировала пятикопеечные гематомы на груди.
– Видал? Это засосы! А ты слабак! Неженка! Даже ударить толком не можешь.
Федор покрывался испариной, хватал с плиты сковородку и с силой опускал ей на голову.
Люськина сестра Татьяна – учительница младших классов, резкая, словно пружина, вечно носилась с учебниками и таблицами «Построение точек по их координатам» и «Разряды и классы». Периодически худела, но все безрезультатно. Что она только не делала: сидела на капустной диете, на гречневой, кефирной и безуглеводной – ничего не помогало. Только «спрыгивала» с системы – тут же набирала потерянные кило. Имела широкие скулы, большой, с горбинкой, нос, пухлые губы и синие совиные глаза. Все черты лица, словно от разных женщин, делали ее заметной и даже притягательной. Непонятной. Запоминающейся. Обладала шармом и неиссякаемой энергией. Все делала на больших скоростях, и парни бегали за ней табунами. Караулили у подъездной двери, выслеживали в парке у ее любимых катальп и названивали, умоляя выйти. Она же специально не подходила к телефону, даже когда отец, разъяренный десятым звонком за вечер, вваливался в ее комнату и сверлил своим единственным глазом. Спокойно продолжала клеить кубы, не поднимая головы, переспрашивала: «Кто-кто?», а услышав ответ, небрежно бросала: «А, это ты – не выйду».
В семнадцать она влюбилась по-настоящему. Семен серьезно занимался баскетболом и учился в спортивном интернате. Высокий, красивый, под два метра ростом. Круглый год с большой сумкой и в бейсболке, которую не снимал ни летом, ни зимой, ни в помещении. Они жить не могли друг без друга. Вместе выполняли какие-то задания, ездили за особыми баскетбольными мячами и висели на турниках. Она бегала на каждую его игру и размахивала флагом. Сеня не выходил из ее комнаты до самой ночи, когда она болела. Сам заваривал чай и ставил банки, ловко орудуя самодельным факелом. Насыпал в носки сухую горчицу. Кормил клюквой. Переписывал ее конспекты по истории педагогики, пробуксовывая на афинской системе образования. Его шокировало то, что мальчики должны были учить наизусть произведения Гомера, Гесиода, Эсхила, Еврипида и Софокла, а еще петь, рисовать, знать геометрию и упражняться в пятиборье. В такие минуты он, разминая Танины затекшие мышцы плечевого пояса, рассуждал:
– Как хорошо, что мы не в древней Греции! Если бы меня после шестичасовой тренировки заставили петь и рисовать гонки на колесницах – убил бы на месте.
Через год он ушел в армию, а Таня осталась ждать. Всю первую неделю они с Люськой проплакали. Мыли окна, резали груши на повидло, чистили липкие опята и шумно сморкались. Люська – за компанию, Танька – от тоски. Письма она писала с вечера, а потом в семь утра в плаще, накинутом поверх ночной рубашки, караулила почтовую машину. Корреспонденцию
