Речи Посполитой – все казалось некоей китайской грамотой. Ее вводили в ступор Полтавская битва и Переяславская Рада, аграрная реформа Столыпина и НЭП. Учительница, пожилая дама предпенсионного возраста, все понимала и ставила ей отметки за пересаженные вазоны в историческом кабинете. Кроме того, девушка не чувствовала грамматику, путала причастие и деепричастие, не могла решить пример даже с одним неизвестным и сформулировать простейший закон Ома. Не отличала меридианы от параллелей и не читала книг. Разве что дамские романы.
У нее был врожденный порок сердца, и лет до одиннадцати она выглядела, как блокадный ребенок. Хилая, худая, с синюшными губами. Плохо набирала вес и отвратительно кушала. Отец говорил, что морской язык и то жирнее. Все ее жалели. Не проверяли домашние задания и не заставляли учить наизусть «Буря мглою небо кроет». Не загружали домашней работой и регулярно обновляли справку об освобождении от физкультуры. Ей требовалась операция, но родители все не решались. Оттягивали, переносили, верили, что обойдется. Периодически подлечивали в Боярке, и она ненавидела эту больницу – длинное одноэтажное здание с деревянным крыльцом, напоминающее коровник. Унылые палаты с расшатанными кроватями вдоль голых стен, на которые нельзя было садиться, комната отдыха со сломанным цветным телевизором и ординаторская. Ровно в шесть утра вваливалась усатая медсестра и резко, с особым злорадством, включала свет. Вернее, сперва протискивался ее живот размером с дубовую бочку и только потом арбузные груди и красное заспанное лицо с «кисляками» в уголках глаз. Она раздавала мокрые, замоченные в ДС, градусники, а потом проверяла кровати – правильно ли они заправлены. Если нет – сбрасывала все на пол и орала.
В больнице существовали свои строгие правила. Нельзя, чтобы на тумбочке лежали книга или яблоко. Строго по времени приезжала тележка с лекарствами, и каждому отсчитывали по пять разноцветных таблеток. Вечером сгоняли всех в туалет подмываться. Санитарка выдавала каждому майонезную баночку с еле теплой, подкрашенной марганцовкой, водой и следила за тем, как движется очередь в туалет. Всего было две кабинки. Люська не умела мыться над унитазом, и после нее оставалась огромная розовая лужа.
Девочки в палатах лежали разновозрастные – от семи до четырнадцати лет. Днями вышивали, вязали и время от времени обсуждали секс. Особенно сцену в фильме «Долгая дорога в дюнах», в которой Артур с Мартой любились на сене. А еще поцелуй из «Дикой собаки Динго». Тогда это казалось чем-то пикантным. Пульсирующим. Будто тысяча иголок покалывали от затылка и до ягодиц. Самая старшая – Майка, страдающая от синюшной угревой сыпи, зажимая пяльцами канву, покровительственно замечала:
– Ой, девочки, не говорите. Все мы там будем.
После этих слов они прикрывали ладошками рты и хихикали.
Люська в полинявшем зеленом халатике, невыносимо скучавшая по родителям, при каждом удобном случае повторяла, что никогда не выйдет замуж и будет жить с мамой. Лечащий врач кивала, грела дыханием стетоскоп,
