различий. Безжалостно себя муштровала и старалась уделять живописи по шесть часов в день, морщась от мозолей на указательном и среднем пальцах. С интересом читала о творчестве Пикассо, хвастающего возможностью купить себе дом за три дерьмовые картинки, намалеванные за вечер одной левой, и красным выписывала в тетрадь его фразу о том, что он «мог бы рисовать, как Рафаэль, но всю жизнь посвятил тому, чтобы научиться рисовать, как ребенок». Пыталась разобраться в основах сюрреализма, копировала «Девочку на шаре», «Первое причастие», «Две сестры» и другие работы ровно до «Авиньонских девиц», так как полотна в стиле кубизма считала «понтами». Не понимала его знаменитую черно-белую «Генрику» и забавлялась, вспоминая анекдот о том, как Пикассо отправился в Англию на выставку и на лондонском вокзале у него украли часы. Полицейский инспектор, маленький толстяк с большим котелком на голове, напоминающим ночной горшок, попытался выяснить у потерпевшего, не было ли рядом с ним каких-нибудь подозрительных личностей, и тот вспомнил, что один человек помог ему выйти из вагона. Художника попросили нарисовать его портрет, и уже к вечеру лондонская полиция, руководствуясь рисунком, арестовала двух старичков, трех старушек, пять троллейбусов и шесть стиральных машин.
Библиотека закрывалась в девять, и Мира медленно брела в сторону общежития. Рассматривала провода, свисающие нотным станом, небо цвета черной гремучей змеи и скрипучую крутилку, на которой кто-то пытался устроить космический секс. Боялась сойти с ума, наблюдая стол с объедками, синюшный дым под самым потолком, Настю, потягивающую «кровавую Мэри» и рассуждающую о живописи жестких контуров, и разбросанные краски. Алена в ее нарядной блузе шла следом и оправдывалась:
– Я просто искала у тебя жженую кость, но так и не нашла. Пришлось обойтись натуральной умброй.
К Галке опять приехал Ромчик с круглым, как блин, лицом, курносым носом и румянцем, затекающим к лопаткам, и теперь полночи – коту под хвост. Он слишком шумно дышал, ворочался и уговаривал отдаться, а Галка шикала, и хлестала его по рукам:
– Тише ты! Подожди. Девочки еще не спят.
Он пыхтел, тяжело дышал, как болеющий крупом, и продолжал настаивать:
– Да спят уже давно. Я тихонечко. Чуть-чуть. На полшишечки.
Галка опять упиралась и бодала его ногами. Алена в таких случаях поворачивалась и громко объявляла:
– Мы давно спим. И чем быстрее вы это сделаете, тем быстрее мы уснем окончательно.
Раз в две недели Мира ездила домой, но и там ей было плохо. Она кипятилась, нервничала и постоянно ссорилась то с отцом, то с мамой. Ей казалось, что в их доме нет ни счастья, ни света, ни радости – одна бесконечная тоска, как в опере Джакомо Пуччини. К вечеру ее выворачивало наизнанку и хотелось побросать в сумку еще не высохшие вещи и убежать на автостанцию.
Раздражало все: мамина ограниченность, преданность кухне и отцовское брюзжание. Он собирал в потрепанную зеленую папку газетные вырезки о неудачниках, страдальцах
