и обязательств. Кроме, как я уже упоминал, лояльности и послушания, конечно. Поскольку традиционная политическая система отмерла, никакого поражения в правах никто не заметил. И, знаете, что? Раз они так спокойно это приняли, я считаю, что они заслужили такую жизнь. В конце концов, никто их не принуждает быть социальными растениями. Ни одному достойному не отказали в шансе стать фрилансером. Беда в том, что с каждым поколением достойных всё меньше.
Меня за эти откровения не похвалили бы, но да: я испытываю угрызения совести за то, что участвовал в создании этого потребительского концлагеря. По мне, так вирус бесплодия был бы гуманнее. Но стратегические решения такого уровня не в моей компетенции.
Я снова отвлёкся. Мой остров – а все мои соседи, обитающие неподалёку, просто арендуют у меня участки – когда-то был пологой возвышенностью посреди депрессивной территории, населённой бывшими шахтёрами. Депрессивными было принято называть такие места во время постиндустриального перехода. Знаете, я для себя давно понял? Что на планете есть места, где наступление армагеддона прошло особенно незаметно, ибо после него там ничего не изменилось. Когда-то время замерло и здесь, пока я, пользуясь связями и положением, не прибрал к рукам этот опустевший уголок, и не запустил его часы сызнова.
Теперь здесь заповедник, напичканный невидимыми глазу технологическими приспособлениями. Я настроил тут смешанный климат: с юга субтропики, на севере сухая степь. Увы, с каждым годом моя собственность существенно сокращается, за счет затопления берегов. Меня раззадоривает война с наступающим морем. Я насыпаю вдоль берега дамбы, укрепляю склоны, но неумолимая геофизика продолжает отбирать у меня клочки нажитого.
Однажды после шторма волны размыли край спускающегося к воде бугра, обнажив каменистый выступ. Спустя день или два его вновь аккуратно занесло бы песком. Но с утра я регулярно обегаю свою вотчину по периметру, чтобы быть в курсе происходящего и контролировать всё существенное. Метить и защищать территорию меня заставляет моё хищное мировосприятие, сохранившееся с индустриальной эпохи. В век тотальной травоядности я держусь за него изо всех сил.
Так вот.
Я оцепенел от внезапной находки, как дикарь, увидевший нейровизор. Матовые блики выступавшей из песка тёмной сферы пульсировали, словно сбивчивое дыхание. Предмет явно оказывал воздействие на сознание, «давил», от него хотелось отвести глаза, как от чего-то непотребного, кошмарного или запретного. Он словно испытывал меня, достоин ли я выдержать его напор.
Я выдержал.
Потом-то я догадался, с чем столкнула меня судьба. Но первой реакцией была мысль, что это «подарок» от боевиков какого-нибудь движения «Труд вместо изобилия». Эту догадку я отхватил бритвой Оккама и отбросил подальше. Во-первых, на взрывное устройство предмет не был похож, во-вторых, не такая уж я значимая шишка, чтобы поступать со мной так. В конце концов, избавиться
