лся вслед за группой явно приезжих – две женщины с яркой губной помадой резко жестикулировали, а их спутник, низенький толстячок, заглядывал в планшет и успокоительно лепетал: «Медамен, силенс. Хотель, на? Посада… рапроше…».
Толстяк тяжело вздохнул и обернулся. Я напрягся.
– Вы не знаете, где тут отель? – спросил он на довольно чистом транслингве.
– К сожалению, нет. Подозреваю, что с обратной стороны комплекса есть зал ожидания. Может быть, там…
Тяжело вздохнув и не дослушав, он быстро-быстро закивал мне плешкой и припустил вперёд под чаячий окрик сопровождающих его дам. Несчастный, затурканный человек. Я тоже чувствовал себя несчастным – от голода и одиночества, а пуще того – от зябкости, просачивающейся через сетчатый верх туфель. После вагонной теплоты любое усилие казалось чрезмерным, хотелось быстрее найти какое-нибудь жильё, поесть, принять душ и уже тогда звонить Бессеру.
В темноте светящиеся пятна сливались в одно. Наполовину прикрытое матовым стеклом окно являло чёрную гусеницу багажной ленты, вокруг которой сновали носильщики в синей униформе и пассажиры с открытыми не по погоде плечами. Наверняка они тоже мёрзли. Но в отличие от меня им предстояли отельные радости или встреча с родными. Разговоры и поцелуи. В отличие от меня они не нуждались в контактах с Бюро, чтобы оплатить постель.
Когда я подошёл к автостоянке, от фонаря отделился некто и вытянул шею, вглядываясь мне в лицо. Прямоугольную тень венчала горка – шляпа с узкими полями, как в старых шпионских фильмах. Я опять напрягся. Если было что-то хуже вокзальной сырости, то как раз вот эта многозначительная муть – с переодеваниями, наклеенными усами и неразберихой с билетами.
– Эрих Коллер?
Я кивнул.
– Вы уже взяли багаж?
Я отрицательно мотнул головой.
По шоссе метнулся свет фар и отразился в стёклах очков, впалой щеке и ромбовидном значке «Нойебунда», привинченном прямо через карман. Тогда я сжалился и сказал:
– Весь мой багаж в этой сумке.
Человек кивнул и ушёл внутрь подземного гаража, чётко отбивая ритм каблуками. Я опять подумал о шпионских играх, и о том, что сказал Йен, выдавая мне шокер, и о том, что второй день крутили радиостанции, и о чашке кофе, которую, судя по всему, так и не удастся получить. Без молотого кофе я не могу думать.
В глубине туннеля моргнул жёлтый глаз. Тихо шурша колёсами, из гаража выкатился тёмный «Фольц» и притёрся к ступеням, заехав одним колесом на плитку. Я открыл заднюю дверь и влез вглубь салона, а сумку поставил себе на колени.
– Я закурю, – предупредил шофёр.
Окно было открыто, и я не возразил.
В темноте и издалека Вестерхайм выглядел настоящим городом – с сияющими высотками, подмигивающим рубином светофоров, рекламой и размалёванной, кишащей клубами ночной жизнью, почти отсутствующей в коммунах. Но при ближнем рассмотрении оказалось, что иллюминация освещает защищённые железом фасады, а двери кафе перегорожены цепью с однозначной табличкой: «Закрыто».
У здания магистрата машина развернулась и встала, так же криво, заехав колесом на бордюр. Это уже смахивало на фирменный стиль. Я попрощался с водителем и вошёл внутрь с безотчётным опасением иноверца, вторгшегося в храм разнузданной бюрократии. Но опасался я зря. Бессер уже махал мне с лестницы, приглашая подниматься, и его загорелое худое лицо светилось искренней радостью, радушием, по которому я соскучился и которое почти успел забыть.
– Проходите, Коллер!
По-видимому, это был не его кабинет, потому что в углу стоял бильярдный кий, а на полках, среди книг и коньячных рюмок, поблескивали спортивные кубки и медали на деревянных подставках. Мебель дорогая, кожаная, и дорогие канцелярские принадлежности. Я считаю распущенностью тратить деньги на ручку, которой неудобно писать, или одноразовые кнопки с серебрением и логотипом; вся эта шелуха засоряет эфир и отвлекает от дел. Но вот кофейный автомат пришёлся весьма кстати.
– Можно?
– Ну, разумеется, что вы спрашиваете. А может быть, грог? Я попрошу Монику.
Он сел напротив меня, расставив худые, как у кузнечика, ноги, улыбнулся и ещё раз повторил, с видимым облегчением:
– Как я рад вас видеть, Эрих. Честное слово! До чего же я рад тебя видеть!
– Я тоже.
Я не солгал. Власть меняет людей, но война и фрайкор1 не забываются. Сколько бы ни пытался вычеркнуть их из памяти, и даже если стереть саму память. Человеческий мозг – странно устроенная машинка.
– Куришь?
– Нет.
– А я научился.
Фрайкор, Freikorps (нем.) – свободный корпус, добровольческий корпус. Патриотическое военное или полувоенное формирование.
