не могу, когда распускают слухи. От них всегда столько вреда. И…
– Ты этого не делал. Удовлетворен?
– Ага.
– Никаких писем ты мне не отдавал. Доволен?
– Очень.
– То есть ты доволен, что не давал мне писем?
Ой-ей-ей! Стул у ее бедра подрагивает.
– Это твое главное сегодняшнее достижение, я правильно поняла? В смысле – не давать мне чего-нибудь?
– Нет, наоборот! Я как раз…
– Да мне без разницы.
Кристин спускается со сцены, подхватывает свой рюкзак. Я лезу в карман за «Шекспиром» и… Пальцы сжимаются вокруг шоколадной головы, погружаясь в шоколадно-фольговый суп. Аварийное прекращение полета! Шоколадная бомба!
– Кристин, подожди!
Но она уже идет к выходу. Правда, идет медленно и, кажется, о чем-то размышляет. О мистере Рейесе? Или обо мне? (Одновременно боюсь этого и надеюсь.) И вот она оказывается у двери, оборачивается ко мне с хмурым видом, словно думая: «Ясно. Его зовут Джереми». Затем Кристин покидает зал, будто ее похитил гигантский дракон.
Блин.
Мне следовало прийти в бешенство, верно? А на самом деле… На самом деле я чувствую огромное облегчение. Странно, но факт. Словно всегда знал, что так оно и будет. Я в своем репертуаре. Ничего необычного не произошло, все идет по давно накатанным рельсам. Очередной провал выглядит оправданием моим страхам, планам и стратегиям. Я был совершенно прав. Я никогда не смогу этого сделать. Ощущение почти такое же, как если бы я чего-то добился.
Моя поза становится прежней. Периферическое зрение исчезает. Я тупо таращусь в пол. Надо топать в туалет и там попытаться отчистить карман.
Школа изменилась. Пока мы по ролям читали «Сон в летнюю ночь», работящие ученики из школьного клуба развесили по всем стенам объявления о бале в честь Хеллоуина: картонные тыквы, словно сошедшие с открыток «Холлмарк», водят хороводы, держась за пухлые ручки. Влюбленные тыквы.
Иду в туалет. Подхожу к раковине и выворачиваю в нее содержимое кармана. Оказывается, все не так уж плохо: большая часть Шекспира осталась в фольге. Облизываю кончики пальцев, мою руки и подкладку кармана. В туалете спокойно: приоткрытое окно, тихий щелчок дозатора мыла… Похожие ощущения испытываешь, покидая кабинет врача: взъерошенный и осмотренный с ног до головы.
Дверь с грохотом распахивается. Я не оборачиваюсь. Входит Рич и направляется к писсуару. Подтягивает штаны, словно его член такой громадный, что без особых мер предосторожности не извлечешь.
– Что слышно, чмошник?
– Привет, Рич, – отвечаю я, не шевелясь.
Надо бы отучить себя застывать, будто олень в свете фар, сталкиваясь с девчонками, парнями или настоящими оленями, а особенно – при виде членов парней постарше.
– Ты себе в карман, что ли, нагадил? – спрашивает Рич, направляя струю в писсуар.
Наверное, он остался в школе, чтобы позаниматься каким-нибудь мужским спортом.
– Я
