спать на широких ветвях больших деревьев, дубов или ясеней, опасаясь хищников, которые могли разгуливать по лесу ночью, и научился просыпаться, прежде чем поменять положение, чтобы не упасть – никогда не забывая, что он находится высоко над землей. Наблюдатели с широко раскрытыми глазами, шепот неизвестных существ, сидящих на вершинах деревьев, окружавших его в первую ночь, по-прежнему иногда появлялись, но теперь их стало заметно меньше, он редко их слышал и лишь изредка видел лунные отблески в их глазах. Ему казалось, что и они постепенно потеряли к нему интерес.
«Сегодня пятый или шестой день? – недоумевал Морган, шагая вдоль почти высохшего русла ручья. – Или седьмой?»
Моргана напугало то, что он не знал ответа, и тогда он попытался вспомнить все, что с ним произошло, но дни были настолько одинаковыми, что у него ничего не получилось.
Он доел все свои припасы до последней крошки, и, хотя расстройство желудка прекратилось, боль в желудке только усилилась. Морган нашел ягоды бузины и боярышника, и они немного прогнали боль и голод, а на маленькой, залитой солнцем лесной поляне натолкнулся на яркие заросли одуванчиков и съел их все, цветы и листья. Сейчас он дожевывал последний, и неважно, что вкус у одуванчиков был совсем не таким, как у блюд, о которых он мечтал с того момента, как прошло расстройство – толстый бифштекс с кровью, горячие караваи хлеба, пудинги, пироги и ароматные сыры, – они слегка притупили его невероятный голод. Впрочем, в густом Альдхорте не стоило рассчитывать найти много любящих солнце одуванчиков, да и сезон ягод подходил к концу. Ко всему прочему Моргану никак не удавалось найти грецкий орех или каштан, как он ни пытался. Его знания о том, как прокормиться в лесу, были такими же скудными, как оставшиеся силы.
«Что ел дед, когда заблудился в лесу – в этом же лесу?»
Морган уже не в первый раз пожалел, что не слушал Саймона более внимательно, но ему и в голову не могло прийти, что с ним самим может произойти нечто подобное.
«Ты не узнаешь, что попал в историю, до тех пор, пока тебе не расскажет ее кто-то другой».
И он принялся напевать коротенькую песню:
«Морган умер с пустым желудком, с широко раскрытым ртом и зажмуренными глазами».
Ему слишком хотелось есть, чтобы смеяться.
«Неужели это все ты придумал, мой господин Бог? Ты решил постепенно унизить меня, шаг за шагом, пока я не откажусь от своего упрямства и не скажу, что мои бабушка и дедушка были правы? Ну хорошо, я ошибался во всем. Я глупец. Выведи меня к опушке леса или к хижине крестьянина. Пошли умирающего оленя, или еще лучше – лук со стрелами, чтобы я сам подстрелил какого-нибудь зверя».
Но Бог, Всемогущий Отец Мира, казалось, его не слышал, или, если и слышал, еще не был готов простить свое заблудшее дитя. Морган проглотил проклятия. Если ему требовалось Божье прощение, то такой момент наступил. Мысль о том, каким будет настоящий голод, ужасала Моргана. Воду ему даст утренняя роса, но скоро
