староста наш присудил им идти ко мне в кабалу на полгода. Только они, тати, с таким приговором никак не согласны: староста ваш, бают, своим мирволит – пойдем на суд до самого князя. Ну вот, стало быть, и пришли.
– Так было дело? – спросил князь у парней.
– Точно, пресветлый князь, – ответил один из них, – бес попутал, овцу у него мы совсем было свели. Да ведь он ее в обрат отнял, еще и наклал нам, сколько душа его восхотела. Вот мне, погляди, два зуба вышиб! И рази ж такое видано: овечкой его мы так и не попользовались, побои от него претерпели, да еще и в кабалу к ему идти на полгода! Смилуйся, отец наш, молви твое справедливое слово!
– Кабала на вас не столь за самую овцу наложена, сколь за богопротивное действо ваше, за татьбу и за попрание закона, – строго сказал князь. – По-вашему, что же, коли попался тать, расплатился за краденое, как на торгу, да и пошел себе восвояси?
– Непомерно много полгода за овечку-то, батюшка-князь! К тому же и побои лютые мы приняли от сего человека.
– Ладно, проверим. Прочитай, отец Митрофан, что в уложениях о татьбе скота сказано.
Монах неторопливо развернул один из свитков, что-то шепча, поводил по строчкам коричневым пальцем и вслух прочел:
– «Аще кто крадет скот во хлеве или в клети, то, ежели будет он один, платить ему три гривны и тридцать кун[87]. А буде татей много, то всем платить по три гривны и тридцать кун». Так прописано в «Правде Русской», – добавил отец Митрофан, свертывая пергамент.
– Погляди еще в Мономаховом «Уложении», – сказал князь.
– «Аще кто украдет овцу или теля, пять телят даст в тельца место, а в овцы место четыре овцы отдаст за овчя», – прочитал монах, развернув другой свиток.
– Можете отдать по четыре овцы этому человеку? – спросил воров Александр Михайлович.
– Откеда нам взять, твоя княжеская милость? Были бы у нас свои овечки, нешто полезли бы мы чужую красть?
– Стало быть, это не про вас писано. А ежели можете уплатить каждый по три гривны и тридцать кун, кабалу с вас сниму.
– Помилосердствуй, князь-батюшка! Да ведь за такие деньги десяток овец купить можно! К тому же и побил он нас изрядно!
– Побил он вас за дело. Разве вот зубы тебе напрасно вышиб. Ты что, противился ему, когда он тебя поймал?
– Где там, батюшка-князь! Ты погляди, какой он, бугай, здоровый! Смиренно терпел я побои, боясь, что инако он меня до смерти ухайдакает.
– Почто же ты ему в этом разе зубы вышиб? – спросил князь у елашинского мужика.
– Дюже взлютовал я на них, твоя княжеская милость! Зубов его лишать я, вестимо, намерения не имел и хлебыснул его по рылу не боле как в полсвиста. А он из хлипких оказался, вот у его зубы-то и повыпали. Только после того я его больше не бил, а поучил малость второго татя, да и свел их обоих к старосте.
– Кажись, твое учение они крепко запомнили, – заметил Александр Михайлович, одобрительно оглядывая литые плечи и здоровенные
Гривна в XIV в. делилась на 50 мелких монет, называвшихся кунами, или резанами.
