ая есть у нормальных людей.
Всем, кто подтверждал мои воспоминания, вносил в них поправки, подвергал их сомнению или помогал разобраться с деталями, – моя глубочайшая благодарность.
Всем, кто увидел результат и все еще меня любит, – моя вечная признательность.
Эта книга посвящается членам семьи Рива – большим, маленьким и тем, кто еще родится, – и Тами
Шёнеберг
Он был великолепен! Прямой, как аршин проглотил; темно-синий кавалерийский мундир безупречного кроя как влитой сидит на тренированном фехтованием торсе; холеное лицо, высокие скулы, яркие голубые глаза, их блеск скрывают тяжелые веки. «Постельный взгляд» еще не придумали, но именно таким обладал Луи Отто Дитрих. Классический тип прусского офицера, рожденного для аристократической жизни и привилегий. Он снял шлем, и золотисто-рыжие волосы – у его дочери через много лет публика назовет их тициановскими – поймали блики послеполуденного солнца, сочащегося сквозь викторианское кружево штор в отцовской библиотеке. Известный повеса, Луи Дитрих привык получать выговоры от своего долготерпеливого отца.
– Если ты раз и навсегда не покончишь со своими шлюхами, дождешься – пошлют за океан, и индейцы снимут с тебя скальп!
Луи угрожали ссылкой в далекую Америку на растерзание индейцам так часто, что он смиренно стоял навытяжку перед отцом, сидевшим за столом, и пережидал очередное чтение морали. Не принимать же всерьез надоевшую угрозу! Будучи вторым отпрыском аристократической семьи, Луи знал, что ему не на что особенно рассчитывать в будущем. И терять тоже особенно нечего. Положенный ему по рождению чин обеспечивал его элегантной формой и – бесперебойно – выпивкой и партнерами по картам. Веселые девицы были неотъемлемой частью его жизни, как и сверкающая шпага на стройном бедре. Отличившись недавно во всех полковых учениях, предписываемых протоколом, он знал, что заработал воинские полномочия, которыми может гордиться Отечество, и теперь с чувством выполненного долга имеет право предаться любимому спорту. Луи знал толк в любовной игре: охота, гон, поимка – и жертва неизбежно сдается. Как голубоглазый сокол, он лихо налетал на добычу, и девушки падали в обморок от желания стать трофеем.
– Черт возьми, Луи! Неужели тебе нечего сказать?
Невозмутимо, словно бубня катехизис, сын еще раз пообещал отцу, что исправится, защитит славное имя Дитрихов от любого намека на скандал, приложит все старания к тому, чтобы семья получила страстно желаемое – сына, которым можно по праву гордиться. Луи обворожил бы кого угодно. Ежемесячный ритуал «указания Луи на его ошибки» неизменно оканчивался рукопожатием, почтительным щелканьем каблуков, тостом за кайзера, запиваемым отличным шампанским из знаменитых отцовских погребов. Затем неисправимый Луи возвращался к своим занятиям по осчастливливанию прекрасной половины германского народонаселения.
Однако, когда он перенес свои таланты на родительский дом и соблазнил одну из горничных, терпение лопнуло уже у матери, и она взяла дело в свои руки. Никаких разглагольствований и уж конечно никакого шампанского! Она просто объявила во всеуслышание: «Луи женится!»
Дитрихи созвали семейный совет. Прибыл весь немалочисленный клан: братья, сестры, дядюшки, тетушки, кузины и кузены, – кто в пышных ландо, кто верхом на рысаках, кое-кто в даймлеровых «быстроходках», от которых шарахались лощеные лошади в упряжках. За покачиванием шляпок и подкручиванием усов, под звяканье мейсенского фарфора и звон баварского хрусталя перебирались достоинства всех берлинских девственниц – так тщательно, словно изучалась военная цель. Началась кампания по поискам невесты, способной «держать Луи в узде». Но далеко дело не продвинулось. Вероятно, слухи о репутации Золотого Сокола просочились чуть ли не во все хорошие дома. Гордые прусские мамаши сомкнули ряды, напрочь отметая самую возможность внесения своих невинных дочерей в списки кандидаток на брак с таким скандальным субъектом. Пока семейство занималось поисками, Луи, по своему обыкновению, с удовольствием предавался амурам и верховой езде.
Перечень невест свелся до минимума. А точнее, до одной кандидатуры в лице скромной и даже не лишенной привлекательности дочери ювелира. Ее отец делал часы прекрасной работы, настоящие произведения искусства. Приданое за девицей предполагалось немалое, а ее семья сочла за честь отдать дочь за аристократа.
Вильгельмина Элизабет Йозефина Фельзинг была девушка примерная. Повиновалась матери, почитала отца и ничего не ждала от жизни – только возможности исполнить надлежащим образом свой долг. Особой красотой она не отличалась, зато была неглупа и добропорядочна. В ее карих глазах порой прыгали чертики, но она редко позволяла себе фривольность. Не то чтобы ей недоставало теплоты или душевности. Позже она оказалась способна на подлинную страсть, но даже тогда, поставленная перед выбором, неизменно отдавала предпочтение долгу. Ничего странного – она была немка. Женщина викторианской эпохи, она знала
