матросы ворвались в его квартиру и выкинули из окна рояль. Рояль разбился о мостовую, а Рахманинов уехал, потому что революцию понять можно, а разбитого рояля понять нельзя.
Это она сказала. Она сидела напротив меня за низеньким прозрачным столиком, чинно сдвинув тонкие коленки, и изо всех сил пыталась скрыть от меня свои – с наискось стоптанными каблуками, – видимо, лучшие или единственные сапоги.
Я уже точно знал, что возьму ее, но продолжал разговор, просто потому что разговор с девочкой доставлял мне редкое по тем временам целомудренное удовольствие. Времена были голодные. Девушки, даже и приличные, рядились тогда проститутками и вели себя как проститутки. По телевизору, по радио и даже из торговых киосков бесконечно звучала песня «Американ бой, уеду с тобой», а у меня в кабинете, нервно комкая в руках платочек, сидело этакое вот чудо. Выпускница филологического факультета… Весьма приличный, хоть и немного школьный английский… Французский значительно лучше моего… Латынь, по крайней мере на уровне поговорок и vivamus mea Lesbi… Итальянский, которого я не знал тогда вовсе…
А еще девушка была хоть и неухоженная, но нешуточная красавица. А еще манеры… Когда я предложил ей чаю, она размешала сахар и, прежде чем пить, положила ложечку рядом с чашкой на блюдце. Никто так не делал в России начала девяностых годов. Потом она попросила воды, видимо, чтобы унять волнение. И она пила воду, не оставляя на стакане следов помады. И я подумал: черт побери, где ты еще найдешь молодую женщину, не оставляющую на бокале тошнотворно-красных отпечатков?
Я задал какой-то вопрос, содержавший ключевое слово «моторное движение». И она дала какой-то ответ, содержавший ключевое слово «Прокофьев». Я произнес фразу со словом «Бах», и в ответной ее фразе прозвучало слово «Гульд». Я упомянул «стихи из романа», и она в ответ упомянула фамилию Пастернак. Это было счастье узнавания для меня. Бог знает, сколько времени еще я бы длил эту очаровательную болтовню, но в какой-то момент девушка сделала пару глотков воды, поставила стакан на столик, стакан тревожно звякнул, и я подумал: господи, она же чуть ли не до обморока волнуется, она же пришла искать работу, ей же для чего-то нужна эта должность и эта зарплата, номинируемая в почти непостижимых по тем временам долларах. И я сказал:
– Ну, хорошо! Вы мне очень нравитесь. Сколько бы вы хотели зарабатывать?
Она ждала этого классического вопроса, неизбежно задаваемого всяким нанимателем. Кто-то, видимо, подготовил ее. Она знала, что сумму надо назвать не слишком маленькую, но и не слишком большую. Возможно, кто-то даже сказал ей, что я готов платить секретарше триста пятьдесят долларов в месяц. Но по тем временам сумма эта казалась девушке головокружительной. Бедняжка просто не смогла произнести такую цифру. Она сказала:
– Ну, я не знаю… Я рассчитывала… Может быть… Долларов на двести…
Я засмеялся:
– Ну,
