за тебя, Ванечка, – стылым, как осенний дождь голосом, произнесла Вера, а ее рука, шаря в ведре, давила мягкие ягоды. Сквозь пальцы текла красная жижа, но Афанасьева этого не замечала. – Все они летят к тебе, как мотыльки к свечке. Ты слышишь ее?
– Я ее чувствую, – тихо ответил я. – Это еще хуже. Когда вхожу в ее дом, то по коже словно лед стекает. И шепот, почти неразличимый, я ни слова не понимаю, да и никогда не понимал.
Вера стряхнула с себя оцепенение и неловко поднялась, цепляясь за мою руку. Ладонь тут же стала липкой от малинового сока, но вытереть ее было нечем.
– Пойдем, выпьем кофе, – скомандовала Вера. – А она пусть тут остается, если захочет. Попробую разобраться, что к чему.
Я нерешительно обернулся, зная, что все равно ничего не увижу, и последовал за Верой. Призраки войти в ее дом не могли, во всяком случае, так утверждала хозяйка, и я принимал ее слова как должное, хотя бы потому, что мне и самому было бы неуютно думать, что покойники таскаются за мной, как привязанные веревочкой.
В кухоньке, такой же неопрятной, как и хозяйка, с натыканными повсюду пучками сухих трав, повязанных по углам цветных веревочек и бусин разных размеров и цветов, пахло кофе и сеном. Вера быстро вымыла руки, вытерла их о грязную тряпку, которая заменяла посудное полотенце, приткнула меня в угол и бросилась варить кофе. Помешивая воду в турке, она то и дело бросала быстрые взгляды в окно.
– Стоит, – усмехнулась она. – Ждет. Кажется, так просто она не отвяжется. Я ее потом провожу, а то негоже это, когда неупокоенная душа мается. Еще сорока дней не прошло. Ей совсем худо, она даже некрещеная.
– Почему худо? – спросил я. Вера ловко подняла турку, не позволив вскипевшему кофе перелиться через край, и вздохнула.
– Ее как самоубийцу должны были хоронить, за оградой кладбища. Но она не сама, уж поверь мне. Хотя попы службу заупокойную по девочке служить не стали.
Она протянула мне чашку, слегка ущербную из-за своего отбитого края, налила кофе во вторую и беспокойно выглянула в окно.
– Ты можешь мне что-нибудь сказать? – спросил я. Вера стиснула зубы так, что мне показалось, они вот-вот хрустнут, как фарфоровые, и разлетятся вдребезги. В кухоньке стало тихо и как будто повеяло морозом.
– Я вижу дом, – тихо сказала Вера странным, замогильным голосом. Зрачки под ее закрытыми веками беспокойно бегали туда-сюда. – Большой, богатый. Вижу молодого парня, тоненького, как эльф из сказки про Дюймовочку. У него длинные пальцы… Я вижу, как он хватает ее за горло, а еще я слышу крик…
Вера захлебнулась и запрокинула голову назад, словно потеряв сознание, но я, видевший эти приступы не впервые, не двинулся с места, ожидая, когда она еще что-то скажет. И спустя мгновение Вера произнесла чужим, до странности раздваивающимся голосом, в котором была лишь часть тембра умудренной опытом женщины:
– Мнемозина…
Мнемозина… Это слово значило для меня
