освещая сад снизу. Я зажмурился!
Помню, когда я пошёл в первый класс, мама принесла домой томик Пушкина в истёртом кожаном переплёте. Я листал, разглядывая гравюры под пергаментом.
И вдруг увидел своё имя. Потрясённый, прочёл по слогам: «Играй, Адель, не знай печали…». Надо же, сам Пушкин ко мне обращался! Если мама сердилась: «Хватит играть, садись делать уроки», то Александр Сергеевич, наоборот, разрешал. Во дела! С возрастом строчка эта обрела более глубокий смысл – «делай всё весело, играючи. Живи радостно!» Таково было напутствие Поэта…
Я вышел во двор, на крыльце лежали огненные кленовые листья, припорошенные снежком. Осторожно спустился по скользкой лестнице, обходя эти тарелочки с пломбиром. Но раза два всё же оступился. Они хрустнули. Было жаль такой красоты!
Я пробирался сквозь ломкий стеклянный воздух. Женщина с авоськой, в которой звякали сосульки пустых молочных бутылок, не могла открыть ворота на улицу. Я стал помогать плечом, но силёнок было маловато. Ворота сковало льдом. Вылезали через дыру в заборе.
Все надеялись, что это ещё не зима, что это баловство и снег растает под осенним солнышком, но ночью ударили морозы покрепче, как будто бы декабрь заглянул в гости к октябрю и решил остаться. Утром меня ждали на пороге новенькие зимние ботинки на толстой рифлёной подошве и в каждом из них лежало по конфете «Мишка на Севере».
Я догадался, что это папа ночью вернулся из командировки в Москву. Он ещё крепко спал, и все говорили шёпотом.
Подкова Тамерлана
Подкова местами отшлифовалась до блеска и скользила по грязи, как лысая автомобильная резина. Усталая лошадь сбросила её с ноги и пошла дальше, прихрамывая. Подобрав подкову на обочине, я размечтался, представив себе играющие на солнце мускулы чёрного аргамака, который жевал ромашки. Лепестки залепили ему губы. Скинув железо с копыт, он рванул в степь вместе с майским ветром. Имя появилось сразу – Тамерлан!
Помню, как ранним утром по пятикилометровой дамбе у деревни Отары, которую возвели близ Казани от большой воды с Волги, шли-тянулись бесконечные подводы – скрипя колёсами, бренча бубенчиками под дугой, стуча пустыми вёдрами, прикреплёнными к облучку. Лошадки, как хохлушки, были украшены разноцветными лентами, в гриву вплетены полевые цветы, чёлки кокетливо подстрижены. Оглобли и дуги свежевыкрашены, в телегу на сено брошено старое лоскутное одеяло. Баянисты, разминая пальцы, пробегались туда-сюда по гладким кнопочкам, похожим на таблетки, громко зевали, и заодно с ними раскрывали свои алые рты немецкие аккордеоны. Татары в телегах шумели, приодетые к празднику. Белые пятна рубах, бликуя, мялись снежными комьями, вышитые золотым гарусом тёмно-зелёные распахнутые жилетки топорщились на ветру, как жёсткие крылья июньских жуков. Скуластые, жилистые, уже закопчённые с мая месяца лица светились в предвкушении байрама[5].
Тюркская
Байрам (тат.) – праздник.
