это не был боевой клич “све-е-ет!”, сотрясавший стены и фундаменты в момент, когда – всегда неожиданно – подстанция оживала, своим жужжащим басом, как заводской гудок, созывая домохозяек на героический труд.
– Вот так-то, Миша-Лева, – приговаривала Пенелопа, водружая льва Мишу на его обычное место в правом углу дивана. – Счастливчик ты. Ни умываться тебе не надо, ни купаться. Ни чай пить. Везет же некоторым.
Лев молчаливо соглашался.
Пенелопа отнесла постельные принадлежности в спальню родителей, сложила в ногах материнской половины кровати и прикрыла одеялом – к себе в комнату она заглядывала редко, за одеждой или косметикой, ранее из этого Дантова ада не вынесенной, в основном-то ее юбки и свитера давно уже были развешаны в несколько слоев по спинкам стульев в гостиной (или, скорее, столовой, а вернее, гостиностоловой – и то, незачем советскому человеку барские хоромы, баловство какое, на черта ему лишнее помещение, не портвейн же после обеда смаковать), а всяческая парфюмерия расставлена на крышке пианино в художественном беспорядке. Ноншалантно.
– Надо быть ноншалантной, – думала Пенелопа, запуская руки в нечесаные волосы и пытаясь взбить их попышнее, – женщине это идет. Чрезмерная серьезность портит женщину, делая ее похожей на старую деву. Или на феминистку. В сущности, господа, – обратилась она к воображаемым господам во фраках и цилиндрах, – феминисток следовало бы называть маскулинистками, ведь истинная их цель – уничтожение в женщине ее женского начала, превращение ее в некое мужеподобное существо. Да-да, по сути дела, они настоящие женоненавистницы, в противном случае, они добивались бы признания женственности самостоятельной ценностью вместо того, чтобы отрицать ее. – Между господами во фраках появились дамы в шляпах и турнюрах, которые воодушевленно зааплодировали Пенелопе, что еще более усилило ее пыл. – Вы только поглядите на них, – воскликнула она, обвиняюще простерев руку к скамье подсудимых, где, широко расставив ноги, упершись в пол кирзовыми сапожищами, дымя сигарами и роняя пепел куда попало, сидели в ряд квадратные бабы со стрижками под-мальчика. – Вместо того, чтобы ходить, покачивая бедрами, на высоких каблуках, они топают по-солдатски в каких-то калошах, вместо того, чтобы требовать от мужчин галантности в обхождении и восторженности помыслов, они сурово взыскивают с тех несчастных, которые по невинности своей еще отличают женские округлости от закругленности бревна… А не выпить ли нам чаю? – перебила она себя, внезапно наскучив общественной деятельностью и предоставив феминисток их нелепой судьбе. Вообще-то было самое время выпить чашечку чаю, вернее, бокал, ибо Пенелопа, наделенная редкой способностью к уничтожению посуды, перебила все чайные чашки в доме, кроме отцовской, а также стаканы, пощадив лишь материнский, а скорее, пренебрегая им, граненым и толстостенным, и теперь пила чай из бокала для шампанского.
