было принято, как вполне естественное, так же, как они поняли и приняли поведение друг друга… И в конце концов, Поэта ведь тоже «обошли вниманием»… Когда в пустой бар, где они в полном молчании, занятые каждый своими мыслями, сидели, вошли, а вернее, ворвались вооруженные охранники в ярко-зеленых комбинезонах, Маран сразу поднялся, встали и они с Поэтом, но на Дана никто даже не взглянул, а Поэта, который порывался идти с Мараном, попросту отстранили, и руководивший операцией штатский бросил с иронической улыбкой:
– Нет уж, тебя просим не беспокоиться…
Перед тем, как отодвинуть стул и отойти от стола, Маран протянул Дану руку, он был совершенно спокоен, но то ли по выражению его глаз, то ли по тому, насколько крепким оказалось это последнее рукопожатие, Дан понял, что Маран прощается, не сомневаясь, что уходит навсегда. У него перехватило горло, даже навернулись слезы, и, когда Марана вывели, он повернулся к Поэту в уверенности, что тот подавлен еще больше, чем он сам, но Поэт стоял, сжав кулаки, и лицо его выражало одно: злость.
– Ну они у меня попляшут, – процедил он сквозь зубы.
– Что ты можешь сделать? – чуть не сказал Дан, но промолчал, чему позднее был рад, ибо на следующий день…
Вечер следующего дня был отмечен для Дана концертом Поэта в Старом зале… собственно, концерт не состоялся… О выступлении Поэта никто заранее не объявлял, во всяком случае, официально, но, как и в не столь давние времена до осенних событий, к Старому залу собралась вся Бакна, что в очередной раз поразило Дана, он никак не мог понять, как в городе, где не было даже элементарной, то бишь проводной телефонной связи… не было и, наверно, не предвиделось, странная торенская цивилизация телефонных проводов не изобрела, зато радиотелефоны он в городе уже видел, в быт они, правда, пока не вошли, но у лигистов высокого ранга имелись… Как бы то ни было, о концертах Поэта узнавали все и всегда, вот и теперь… Слух об аресте Марана только начал разноситься, пробираясь вместе с Поэтом сквозь густую толпу на подступах к Залу, Дан несколько раз улавливал обрывки фраз, по которым можно было догадаться, что разговоры уже идут, но точных сведений у людей пока нет. Поэт взлетел по одной из наружных лестниц, буквально таща за собой Дана, вошел через верхний вход и, предупреждая аплодисменты, поднял высоко над головой сложенные крест-накрест руки… Дан знал о существовании древнего языка жестов, два-три были ему известны, с этим он знаком не был, но догадался, что это призыв к молчанию или просьба о внимании… Почти столь же стремительно Поэт спустился по внутренней стенке чаши, каковую представлял собой Старый зал, видя его жест, вся масса слушателей, как всегда, заполнивших зал до отказа, ряд за рядом встала, разговоры стихли. Дойдя до сцены, Поэт опустил руки и крикнул:
– Граждане Бакнии! Друзья! – и продолжил в уже мертвой тишине. – Все вы знаете, что произошло вчера утром. Большое собрание выбрало новым Главой Лиги Лайву. Это их право, право Лиги, хотя они забыли
