к боку сестры. Пристроившись рядом, Тео вздохнула. Первый раз она увидела его так близко, первый раз он у нее что-то попросил. Она, как дура, раскраснелась и только что-то бормотала.
– Стивен, – девочка, улыбаясь, закрыла глаза.
Скоро вся детская спала. Наверху, в комнате Маши, Марфа прижалась щекой к холодному лицу роженицы:
– Маша, держись. Все будет хорошо, Степан за врачом поехал.
Ресницы Маши дрогнули, она с трудом вдохнула: «Марфа, обещай, что дитя мое не бросишь».
– Ты сама его завтра к груди приложишь, – попыталась возразить невестка.
Обещай, – смертным, еле слышным шепотом потребовала женщина.
Взяла ее за руку, Марфа держала холодеющую ладонь, слушая, как в окна бьется зимний ветер.
Степан очнулся от скрипа двери. Привезя хирурга, он заснул прямо в кресле у опочивальни. Руки врача покрывала засохшая кровь, на длинном холщовом фартуке виднелись свежие разводы алого.
Хирург остановился перед ним. «Поворот нам не удался. Схваток у вашей жены часа два, как нет, ребенок не двигается».
– Что теперь? – измученно спросил Ворон.
Из полуоткрытой двери донесся низкий, звериный стон.
– Теперь, – продолжил врач, – надо действовать быстро. Либо мы расчленяем ребенка, инструменты я привез…
– Как расчленяем? – Степан смотрел в светлые, усталые глаза врача.
– На части, – зло ответил тот, – тогда останки легче будет вытащить, и ваша жена сможет выносить и родить еще детей. Хотя я не уверен.
– А если не…? – Ворон не в силах был повторить это слово.
– Тогда можно сделать операцию, – ответил хирург, – но ваша жена ее не перенесет, после такого не выживают. Она и так без сознания, однако, сердце ребенка, как ни странно, еще бьется. Решайте, иначе умрут они оба.
– Я не знаю, – Ворон уронил голову в ладони, – я не знаю.
– Степа, – раздалось из-за двери. Врач вздохнул:
– Раз вы не можете решить, пусть решает ваша жена. Кажется, она очнулась.
Степан остановился на пороге. Пахло кровью, на полу валялись простыни, испещренные подсыхающими, темными пятнами.
Маша приподняла веки. Опустившись на колени рядом с постелью, Ворон нашел ее руку, чтобы не уже не отпускать. Он целовал ее пальцы, не умея ни видеть, ни говорить, не понимая ничего, только молясь, чтобы ладонь ее оставалась теплой.
Боль была такой, что, казалось, тело рвется на части. Комната мутилась перед глазами Маши. Зеленые глаза невестки при свече казались золотыми. Марфа обняла ее: «Что, милая?».
– В Евангелии моем письмо для Пети, передай, – одними губами попросила Маша.
– И не говори…, пока он не прочтет.
Марфа кивнула.
– Что… – Маша запнулась, – ребенок…
Врач наклонился над ее посиневшими, изорванными в кровь, губами.
– Сердце
