из которых недавно призвали на фронт.
Инженерный полковник не мог найти себе место. На палубе опасно, но и в рубке не лучше. Фашисты-сволочи в нее и целят, чтобы одним махом перебить всех командиров. К известию о гибели майора, своего помощника, он отнесся безучастно, каждую минуту ожидая, что бомба ударит в бронекатер. Безопасных мест здесь нет – хоть в воду прыгай.
– Товарищ полковник, – пытался о чем-то спросить его адъютант, но тот не слышал, напряженно уставившись в небо.
Там перестраивались и готовились к новой атаке четыре вражеских самолета. Тем временем бронекатер подошел к борту тонущего тральщика. Оттуда осторожно передали тело погибшего командира, еще несколько убитых, перетаскивали раненых.
Один из них был перемотан бинтами, словно кокон, от щиколоток и до живота. Бинты насквозь пропитались кровью, а человек-кокон лежал без сознания с белым как мел лицом. Еще один, с примотанным к туловищу обрубком руки, сам перелез через леера и без сил опустился на палубу.
Почти все раненые были тяжелыми, осколки бомб калечили людей, нанося рваные раны. Полковник оглядел лежавшего без сознания моряка с тральщика, тяжело и быстро выдыхавшего воздух вместе с розоватой пеной, – вдыхал он тяжело, с булькающим хрипом.
– Не жилец, – сочувственно обронил кто-то. – Грудину насквозь просадило.
Репников на минуту оторвался от перевязки, глянул на хрипящего моряка, приподнял край бушлата, которым он был накрыт.
– Безнадежный, – подтвердил он. – Осколок с ладонь размером насквозь прошел. Все ребра справа перебиты и легкое наружу.
Адъютант, боявшийся за свою руку, с ужасом наблюдал, как в груди умирающего моряка вздымается и снова проваливается розовый ком, а заостренные края перебитых ребер торчат наружу. Неужели и его, отличника, одного из лучших выпускников Ленинградского училища, может настигнуть такая судьба? У него мама, известный в городе врач, красивая молодая жена, которая любит и ждет.
Полковник, застыв, продолжал стоять, задрав голову вверх. Немецкие самолеты разделились на две группы. Два «юнкерса» разворачивались в сторону «Смелого», стоявшего неподвижно борт о борт с полузатонувшим тральщиком. Оттуда продолжали передавать тела убитых или раненых, какие-то толстые журналы. Боцман с помощником тащили в охапках карабины и связки подсумков. Они что, с ума посходили? Какие сейчас журналы и кому нужны карабины?
– Лейтенант, – стараясь придать голосу власть, очнулся от шока полковник. – Немедленно прикажите дать полный ход. Нас сейчас разнесут. Вы меня слышите?
Он вцепился в плечо Зайцева, но тот оттолкнул его:
– Марш в рубку… или к черту. Не мешайте.
С затопленного по самый борт тральщика спрыгнул последний из экипажа, штурман с ворохом карт под мышкой и массивным компасом. Обернулся, прощаясь с гибнущим судном, и снял фуражку.
– Огонь! – не владея собой, выкрикивал полковник. – Дождались. Вот они… вот. Глядите!
Поглядеть
