удто туда со всего маху врезали тяжёлым сапогом так, что рёбра ниже левой лопатки хрустнули.
Горохов сразу понял, что это было. Не сапог, не кулак и не камень. Это пуля попала ему в рёбра, в спину, ниже левой лопатки. Он знал это, потому что в него уже попадали пули. На сей раз пуля была немаленькая и стреляли справа, чуть сзади.
Повезло. Он не захлебнулся кровью, легкое не разорвано. Прошла по касательной.
Не повезло. Вышла из подмышки и пробила насквозь левую руку чуть выше локтя.
На нём была ультракарбоновая кольчуга, но для стальной винтовочной пули в десять миллиметров это не было преградой. Хоть две кольчуги надень, всё равно прошьёт навылет. Так и получилось. Сталь прошла через кольчугу трижды, и лишь уже пробив насквозь руку, в четвёртый раз кольчугу она пробить не смогла, застряла в рукаве.
Каким-то чудом, иначе это и не назовёшь, он смог одной рукой, хотя ехал по ухабам, удержать мотоцикл на ходу. Слава Богу, скорость была совсем небольшая. Мало того, почувствовав удар и боль, он не растерялся и, выкрутив акселератор, прибавил газа. Свались он тогда с мотоцикла, упади – всё, смерть! Если стрелявший ему на ходу влепил пулю, то в него, в лежащего, положил бы вторую пулю со стопроцентной гарантией.
Наверное, от шока, а может, от того, что левая рука повисла бесполезной плетью, его болтало в седле, мотало из стороны в сторону на каждой кочке, и мотоцикл кидало то влево, то вправо, но он умудрился не упасть, удержать машину на ходу. Он даже ещё прибавил газа и заскочил за длинный бархан в три метра высотой. Тут его не могли достать.
Он сразу понял, откуда стреляли. Выстрел был произведён с дюны, с песчаной горы в тридцать метров высотой, что тянулась с юга на север несколько километров. Там, на вершине дюны, было отличное место для стрелка. Лучше не придумать. Барханы из песка пыли и тли ветер гоняет по степи как волны по воде, но дюны стоят годами, потому что они всегда опираются на камень, на утёсы. Там, на вершине такой дюны, на твёрдом камне всегда есть укромное местечко, с которого видно всё вокруг на многие, многие километры. Там и сидел стрелок со своим вторым номером.
До дюны тысяча метров, ну, может, чуть меньше. Оттуда по движущейся цели в сумерках мог попасть только очень, очень, очень хороший стрелок. Горохов догадывался, кто это был.
Их называли по-разному: степняки, степная мразь, пятнистые, выродки, дегенераты, людоеды, трупоеды, дикари.
Некогда это были люди, но теперь это были существа, которые уже приспособились жить в степи, которых не убивало солнце, не убивала жара, не мучила жажда. Существа, которые не носили очков и респираторов, но не слепли от белого солнца, не задыхались от степной пыли пополам со степной тлёй. Их кожа имела светло-коричневый цвет с тёмно-коричневыми пятнами. Эти пятна не покрывали только их лица, ладони, ступни и животы. Они ходили голые и не страдали ни от солнечных ожогов, ни от всякой гадости типа базалиом или меланом. Их головы, а у мужчин ещё и морды, заросли чёрными, густыми волосами, которые защищали их мозги от страшной, испепеляющей пустынной жары. Хотя, что там у них защищать. Своими мозгами они давно не пользовались, делать ничего не умели. Ничего не строили, ничего не создавали. Жрали все, что моги сожрать, и воровали все, что могли украсть. Их кожа всегда была сальна, и на это сало обильно садилась светлая степная пыль, поэтому издали их трудно было отличить от тех барханов, рядом с которыми они находились. Присядет такой в теньке бархана, сидит, тварь, с винтовкой в руках и ждёт тебя, а ты идёшь к нему и до последнего момента его не видишь. До последнего момента…
В глазах у них нет белого цвета. Их белки абсолютно желты, как у человека с тяжело больной печенью. Но видят они отлично, никакое солнце их не слепит, стреляют они так же, как и видят.
И с каждым годом с юга их приходило всё больше и больше. Они накатывали волнами. Год за годом пустыня извергала новых и новых опасных врагов. Они всегда приходили с юга, из самого пекла. И каждое новое племя было многочисленнее, сильнее и выносливее предыдущих. Единственное, кажется, чем они болели, так это степной проказой. Но она выедала их слишком медленно. Намного медленнее, чем они воспроизводились.
Ему оставалось немного, километра два-три, он уже видел оазис, когда недавно поднимался на высокий бархан. Но доехать до оазиса, когда из тебя хлещет кровь, что заливает всё вокруг, да ещё в сумерках, вряд у него получится. Нет, он просто потеряет сознание и свалится на песок. А ещё ему захотелось откашляться.
Покашлял немного, не снимая респиратора. Во рту появился знакомый и мерзкий привкус крови. Дело было хуже, чем он думал, кажется, пуля порвала ему ещё и лёгкое. Нужно было останавливаться.
Горохов не поставил мотоцикл, не до того ему было, самому бы не упасть, бросил его и тот повалился на склон бархана, на песок. Схватил сумку. Её тоже на песок кинул. Стянул на подбородок респиратор, дышать нечем, воздуха не хватает, приподнял очки, они в пыли. Аптечка. Нашарил её рукой. На всякий случай достал
