да. Я понимаю. Я все понимаю. Я сейчас… все пройдет. Сейчас…
Я сидел, и круги в глазах превращались в черные зловещие кольца каких-то ядовитых гадов, которые душили меня за горло и не давали глотнуть воздуха. Комок в горле заслонил собой все вокруг. Я пришел в себя часа через два. Сидя в коридоре, я невпопад кивал головой на успокаивающую болтовню врача, а в голове стучали два больших колокола.
– Буммм!.. Ты понимаешь, Ронни, мы же… Буммм!.. Мы не могли… Буммм!..
И тут я увидел идущую к нам по коридору женщину. Она, спотыкаясь, шла вдоль стены. В ее глазах с черно-синими синяками застыли слезы. Она пошаркала мимо бормоча: `Сынок, Тори, ну как же это?! Как же я теперь?!`
Ее подхватил какой-то парень и бережно повел к выходу.
– Пойдем, мам. Ему уже не поможешь. Пойдем домой.
– Нет, ну, как же, а?! Как теперь-то?! Как без Тори-то?!
Я встал и взял за плечо сидящего со мной врача.
– Покажите мне его!
–Да, да. Конечно! Пойдемте.
Мы вошли через множество стеклянных дверей в спец. палату. Медсестра бережно приподняла лежащего на столе ребенка, взяла его на руки и поднесла ко мне. Я долго смотрел на него, взял тихонько его руку и понял, что это человек, ради которого я отдам всю свою жизнь и даже больше, если потребуется.
Я посмотрел в его еще сморщенное личико и сказал:
– Здравствуй, Тори!
Прошли первые полгода его жизни, полгода кошмара, состоящего из пеленок, простынок, жуткого крика и бессонных ночей. Я нанял медсестру, которая помогала мне во всем, точнее я ей помогал. Как только она вошла к нам, она критически посмотрела на кричащего ребенка и мой растерянный вид и скептически заметила, что, мол, я могу заниматься своими делами и лучше ей не мешать. Несмотря на ее просьбы `чтоб я не путался под ногами`, я все же все свое время посвящал учению обращаться с мальчиком, чем порой очень ее смешил. Видано ли, менеджер компьютерной торговли стирает пеленки. Однако через месяц я завоевал ее уважение в этом вопросе, и она охотно объясняла мне что к чему.
Надо сказать, мальчик родился крепкий и на редкость здоровый. Единственное, что меня беспокоило, было его непонимание человеческой речи. Он как бы существовал совершенно независимо и совершенно не реагировал на проявления к нему ласки. Такие обычные вещи, как уговаривания поесть или убаюкивания, были абсолютно неприменимы. Он ел только когда ему хотелось, спал когда хотел, и вообще всем своим видом как бы говорил, что он тоже кое-что понимает в этих вещах.
Прошел год, прежде чем я стал опасаться за его речь. После долгих осмотров и обследований мои догадки переросли в уверенность врачей что, видимо, Тори никогда не произнесет ни одного сознательного слова. Его связки не были предрасположены к выговору слов. Он мог только издавать открытые звуки, состоящие в основном из гласных, но, в конце концов, я решил, что это не столь уж тяжелое испытание. Главное было позади – он был жив и здоров.
Медсестра, совершенно обосновавшись у нас в доме, была теперь и няней и хозяйкой и домработницей
