на тяжелой работе надрывается, все ей мало: и телевизор у них с Лешкой цветной, и сама вся такая из себя… Шарфики, туфельки, фу-ты, ну-ты. Пузо на нос уже лезло, а она все на каблучках бегала. Вот и добегалась – родила идиотку. Скоро в школу, а говорить толком не умеет. Скажу вам по секрету, у девочки энурез, – поджимала губы Лида. Она была женщиной образованной, три года в суде народным заседателем отсидела, знала про все на свете и людей видела насквозь, считали бабули…
– Это что же за такой «нурес», Лида? – заинтересовались они.
– Если по-простому, ссытся, – понизила голос Лида…
А Танька давно научилась говорить правильно, и даже почти не картавила. И писалась она только до пяти лет, и то – редко, когда крепко засыпала. Из-за этого и с детьми не играла, боялась, что дразниться будут.
Мама как-то на работу опаздывала и Таньку назвала зассыхой. Один раз… Правда, бабушка Магда – она гостила у них в то время – отхлестала дочь полотенцем.
– Ты девку не калечь, халда! – наступала она на Валентину. – Ты что ли не ссалась? Придет время, перестанет…
Танька во двор выходила редко. Играла разве что с Соней Зеленецкой и Витькой Утемишевым, она их отличала с детства.
Глава 4
Зима 2000 года, Санкт-Петербург.
… К середине зимы он стал «говорить». Вряд ли кто посторонний различил бы в мычании, птичьем клекоте и зубовном скрежете больного какой-либо смысл. Но Таня его речь понимала, как мать понимает лепет своего дитяти. Когда не хватало слов, он матерился. Таня не обижалась, она, работая в больнице, знала, что потерявшие после инсульта или мозговой травмы речь больные первым делом вспоминали нецензурную брань.
Однажды попросил посадить его на кровати. С тех пор сидел с удовольствием и подолгу, опираясь спиной на подушки. Таня привязала к дальней спинке кровати лямку, скрученную из старой простыни. Он подтягивался за нее руками и научился хоть и медленно, в несколько приемов, садиться и переворачиваться. Сопел и искоса поглядывал на Таню: видела ли? Похвалит?
Он очень гордился своими первыми победами…
Ретроспектива. 1982 – 1986 гг, Ленинград.
Валентина сама из кожи вон лезла, за городскую жизнь зубами цеплялась и от Алешки того же требовала.
– Старайся, начальству не перечь. Не спорь, плетью обуха не перешибешь. Не согласен с чем, промолчи, не прекословь. Кто мы, а кто они! Здоровайся первым, похвали что-нибудь: машину, обнову, жену, собаку, галстук… Язык не отвалится… Попросит кто тумбочку какую-никакую смастерить, не ленись. Другие – на перекур, за домино, а ты – к верстаку. Все копейка в дом! Вон Таньку в школу собирать нужно, – выговаривала тихоне-мужу Валентина.
Алешка у маминой юбки да без отца застенчивым вырос. На работе старался быть незаметным, хотя мастер был хороший, дело свое знал и дерево чувствовал. Деньги за поделки брать с людей он стеснялся. Винца, разве что после работы… Отказываться
