что все бессильны, немощны, ничего не могут. И видели б вы, с каким ликованием они признаются в своем ничтожестве.
– Может быть, они с ним смирились? – лояльно предположил Гвидон.
– Это они-то? Нашли страстотерпцев! Они с утра до ночи шуруют, потеют и роют землю носами. Один прибрал к рукам академию, другой решил погреть свои лапки, так сказать, в коридорах власти, третий устраивает делишки, даже когда вкушает сон.
– И как это ему удается? – заинтересовался Гвидон.
– Он вызывает нужных людей. С другими он и во сне не общается. Народишко – один к одному! Ими ничего не потеряно, кроме чести, но честь им – до фонаря. С живым они совладать не могли, теперь отыгрываются на мертвом. Больше всего они боятся, чтоб их не начали сравнивать с Грандом. Поэтому и встали стеной. Интеллигентская лимита! – вдова стукнула кулаком по столешнице, и браслеты на ее смуглых запястьях угрожающе зазвенели. – Стоило бы их всех замочить. Но – не в сортире. Это для них слишком благородное место. Тоже и дамочки хороши. Все как одна берут реванш. И те, которых Гранд удостаивал, и те, которых не удостоил. Впрочем, таковых не осталось. Послушать их – так он всех лелеял.
– Смерть неразрывна с мифологией, – примирительно произнес Гвидон.
– Мне эти курицы по барабану, – вдова саркастически усмехнулась. – У каждой из них своя заноза. Но Долгошеины и Полуактовы увидят, что они просчитались. А также – вся прочая шпана. Я поклялась, что выпущу книгу, и книга выйдет, будьте уверены. Я клятву сдержу, хотя и не знаю, как далеко придется зайти. К несчастью, еще одна преграда может действительно стать решающей. И Евдокия Вениаминовна сказала, что на земле вы один способны помочь мне в моем положении.
– Тетка на сей раз необъективна, – скромно проговорил Гвидон, – ведь я ей не чужой человек.
– Она – твоя родственница?
«Это мило, – подумал Гвидон, – говорит мне «ты». И непонятно, как реагировать».
Он подавил в себе искушение ответить ей тем же. Есть закон: когда беседуешь с работодателем, любое панибратство запретно.
– Она была близкой подругой матери. В детстве я звал ее «тетя Дуся».
– А в юности? – спросила вдова.
«Дает мне понять, что я – мальчишка», – с горечью подумал Гвидон.
– Это зависит от ситуации. Когда уж очень тянет пожаловаться, я называю ее «Евдокиюшка». Когда она рискованно шутит, я ей говорю: «Эдокси».
– Очень куртуазно.
– Ей нравится.
Оба синхронно себе представили Евдокию Вениаминовну и так же синхронно улыбнулись. И «Евдокиюшка» и «Эдокси» не слишком вязались с ее величественным и даже монументальным обликом. Но царственный покой был обманчив – с неукоснительной центростремительностью в ее руках сходились все нити. Все токи, пульсируя и содрогаясь, естественно сквозь нее проходили, однако не только ничем не вредя, но заряжая
