что, несмотря на занятость и публичную должность, он был просто чудовищно, до невозможного одинок.
…
Придя в казарму, Шарль кивнул дежурному и собрался уже идти проверять караулы, когда в помещение заглянул ещё один мушкетёр.
– Г-н лейтенант, – сказал он, отряхивая воду с плюмажа и плаща, – там вас спрашивали… какой-то приезжий. Уже давно ждёт.
Юноша украдкой вздохнул.
Помимо прочих сложностей в его повышении очень быстро обнаружился один пренеприятнейший момент.
Выяснилось, что поскольку теперь он – лицо, облечённое определённой властью, его помощи стали искать самые разнообразные личности с самыми неожиданными просьбами.
Начиная с прошений составить протекцию при поступлении в мушкетёрский/гвардейский/жандармский полк и заканчивая предложениями взять в любовницы любимую племянницу/дочь/внучку/любую другую родственницу, но только обязательно взять.
Самым печальным во всём этом было то, что статус обязывал лейтенанта в любом случае принимать посетителей, и уклониться от подобных визитов не было никакой возможности.
– Сейчас, – он со вздохом принялся развязывать тесёмки плаща. – Проводи его пока в малую приёмную.
Кто бы ни пришёл, быстро спроважу его и пойду в Лувр, подумал мимоходом. А по дороге можно будет прикинуть, о чём написать в ответном письме Пьеру.
Малой приёмной несерьёзно называлась крохотная комнатушка, где Шарль иногда дремал в ожидании смены караула или очередной тренировки по фехтованию. Тут же он принимал просителей, не желая впускать в свой дом посторонних.
Вошёл и удивлённо остановился на пороге:
– Г-н д’Эстурвиль?
Человек, сидящий в этот момент в кресле для посетителей, приподнялся и прищурился в сумерки входа.
– Простите, – произнёс он знакомым и одновременно полузабытым голосом, – но я уже говорил, что мне необходимо увидеться с вашим лейтенантом. И я буду ждать столько, сколько понадобится… Шарль, это ты?
– Здравствуйте, сударь, – молодой человек прикрыл за собой двери. – Совершенно не ожидал увидеть вас.
Учитель фехтования молчал, потому бывший воспитанник показался ему абсолютно чужим человеком.
Конечно, он понимал, что прошло четыре года, и Шарль д’Артаньян просто не мог не измениться, однако всё же не ожидал, что эти изменения будут такими.
Слишком много седины оказалось в волосах вошедшего, слишком тяжело смотрели глаза, а в уголках губ притаилась жёсткая, недобрая улыбка.
Д’Эстурвилю даже пришлось снова сказать самому себе, что перед ним его любимый ученик, которому сейчас должно быть не больше двадцати одного года, а сам всё спрашивал себя, что же случилось с ним за это время, ведь Шарль уезжал из Лиона почти здоровым и откровенно счастливым юношей.
Конечно, борьба с чахоткой здорово измотала его, но ведь гасконец выдержал и не сломался, более того, снова начал мечтать о мушкетёрском
