что он хочет сказать; а потому я перевел его слова, прибавив, что, по-моему, он ужасный нахал и что дерзость его возмутительна.
– Да, Омбопа, – отвечал сэр Генри, – я иду именно туда.
– Пустыня пространна и безводна, горы высоки и одеты снегом; ни один человек не может сказать, что там, за тем местом, куда село солнце; как же ты туда пойдешь, о Инкубу, и зачем ты туда идешь?
Я опять перевел его слова.
– Скажите ему, – отвечал сэр Генри, – что я туда иду потому, что уверен, что мой родной брат, человек одной со мной крови, ушел туда прежде меня, и теперь я иду его искать.
– Это правда, Инкубу: человек, которого я встретил по дороге, сказал мне, что два года тому назад один белый ушел в пустыню к тем далеким горам вместе со слугой-охотником. И с тех пор они не возвращались.
– Откуда ты знаешь, что то был мой брат? – воскликнул сэр Генри.
– Сам я этого не знаю. Но когда я спросил того, кто мне сказал, какого вида был белый человек, он отвечал мне, что у него были твои глаза и черная борода. Еще он сказал, что охотника, бывшего с ним, звали Джимом, что он был из племени бекуана и покрыт одеждой.
– Тут не может быть никакого сомнения, – подтвердил я. – Я сам хорошо знал Джима.
Сэр Генри кивнул.
– Я был в этом уверен, – сказал он. – Уж если Джорджзаберет себе что-нибудь в голову, он непременно это сделает. Он был с самого детства упрям и настойчив. Если он забрал себе в голову перейти Сулимановы горы, так он их перешел, если только его не постигло какое-нибудь несчастье. Мы должны искать его по ту сторону гор.
Омбопа понимал по-английски, но сам почему-то говорил на этом языке редко.
– Это далеко, Инкубу, – заметил он.
Я перевел его замечание.
– Да, – отвечал сэр Генри, – далеко. Но нет на свете такого далекого пути, которого человек не мог бы пройти, если он положил на это всю свою душу. Когда великое чувство любви руководит человеком, когда он не дорожит своей жизнью и готов ежеминутно ее лишиться, тогда нет ничего такого, Омбопа, чего бы он не мог совершить: нет для него ни гор непреодолимых, ни пустынь непроходимых, кроме той неведомой пустыни и тех таинственных высот, которых никому не дано узнать при жизни.
Я перевел.
– Великие слова, о отец мой! – отвечал зулус (я всегда называл его зулусом, хотя по-настоящему он вовсе не был зулусом). – Великие, высоко царящие слова, достойные наполнять уста мужчины! Ты прав, отец мой Инкубу. Скажи мне, что есть жизнь? Жизнь – легкое перо, жизнь – ничтожное семечко полевой былинки: ветер носит его во все стороны, оно размножается и при этом умирает или уносится в небеса. Но если семечко хорошее и тяжелое, оно еще может постранствовать. Хорошо странствовать по назначенному пути и бороться со встречным ветром. Всякий человек должен умереть. В худшем случае он может умереть только немного раньше. Я пойду через пустыню вместе с тобой, пойду через горы, если только смерть не скосит меня на пути, мой отец!
Он
