противу богами данныхъ законовъ? – вопросилъ Акая второй, что обликомъ былъ мрачнѣе ночи.
Акай молчалъ.
– Возстаешь противу славныхъ нашихъ порядковъ? Противу обычаевъ, установленныхъ въ древности незапамятной самими богинями? – продолжалъ второй.
Но молчалъ Акай.
– Эй, брадатый, чего отмалчиваешься? Шкуру сдерутъ съ тебя – дѣловъ-то! Покайся, говорю, – посмѣиваясь говорилъ первый. А второй добавилъ: – Хуже вѣдь будетъ. Отложись, говоритъ, грѣха своего! Не то кончимъ того, кѣмъ бунтъ дѣется: тебя. А прочихъ мы уже побили. А иной людъ и такъ нашъ, критской, за возставшими не убѣгъ онъ. Такъ что покайся, а не лайся!
Хрипя, тихо произнесъ Акай, не глядя на нихъ, и кровь сочилась изъ ранъ его:
– Эти, легковѣрные, народъ сей, заслужили Касато, а Касато заслужилъ ихъ: на многая лѣта; низкое да не ждетъ высокаго, а высокое да не ждетъ низкаго. Владѣетъ онъ міромъ, думая, что онъ – путь, но онъ не путь, но лишь путы, и распутье, и распутица.
Напротивъ стояла, гордо подбоченясь Атана, торжествующая и радующаяся въ сердцѣ своемъ. Взирала: звѣремъ; улыбалася: великимъ его страданьямъ; краска залила мраморное ея чело: краснѣла: отъ удовольствія жесточайше-сладострастнаго. Обликъ ея былъ поистинѣ ужаснымъ.
Слышались: немѣрно вспыхивающіе стоны, вскрики, прорѣзающіе мѣрность неумолимыхъ ударовъ, претворяющихъ спину Акая въ кровяное мѣсиво.
Чувствовался – чрезъ нѣсколько времени: запахъ горѣлаго мяса.
Акаю думалось: «Близится послѣдній часъ; я потерпѣлъ пораженіе: не по волѣ собственной и не въ силу собственныхъ ошибокъ, но потому лишь, что повѣрилъ въ тѣхъ, въ кого вѣрить было нельзя. Однако дѣло мое не сгинетъ – да не сгинетъ! – въ прорвѣ вѣковъ, даже ежли имя мое будетъ забыто вѣками, ибо я разбудилъ ихъ ото сна».
Зрима была: отаями смысловъ ниспадавшая лазурь…
Виднѣлся на тверди небесной: облакъ, походившій на Лабрисъ: посреди кристально-голубого неба.
Когда свѣтъ жизни исшелъ изъ Акая, Атана произнесла:
– Во имя богинь. И всего пуще: во имя Матери!
Послѣ же, со взоромъ, болѣе подобающимъ эриніи во время злодѣяній ея, нежели смертной, Атана произнесла нѣкія таинственныя не то заклинанія, не то и вовсе полубезсмысленныя слова, словно глаголя нарѣчіемъ міра подземнаго.
Ликъ помертвѣвшій – Акая – виднѣлся посередь пыточнаго застѣнка. А за нимъ – опустѣлая тѣмъ временемъ площадь съ истоптанною землею, съ засохшею кровью, съ разбросанными то тутъ, то тамъ оборванными рубахами, площадь, на которой виднѣлись: обезображенныя тѣла погибшихъ, которыхъ безпорядочно складывали (по недостатку опыта въ подобныхъ дѣлахъ), съ застывшими, окаменѣвшими ужасомъ лицами: масками Смерти; лица, на которыя взгляни – и самъ погибнешь: ужасъ отъ встрѣчи съ Нею перешелъ бы и на самого взиравшаго; иные – со скрюченными пальцами, словно тянущимися къ хлѣбамъ земнымъ. Кровь засыпали песочкомъ – прочь отъ страшнаго:
