конце октября, в день мучеников Маркиана и Мартирия, все вокруг было таким, что и в самом деле вот взял бы и плюнул! Серым, неласковым, грязным – и в самом деле – «грязник»-месяц, как его называли в народе. Недели как две тому назад отстояло бабье лето, светлое, с золотисто-шуршащими листьями, голубым небом и последним приветом тепла. А числа с десятого – да, с десятого, как раз на день святых мучеников Евлампия и Евлампии – зарядили дожди почти что и без перерыва. Заколдобилась земелюшка, пораскисали стежки-дорожки, ни пешему не пройти, ни конному не проехать. Мужики смотрели ночью на месяц – куда рога смотрят? Ежели на север – к сухой осени да быстрой зиме, а если на юг – к слякоти. На юг рога-то смотрели! На Евлампия задождило, а на Параскеву Пятницу такие дожди пошли – ливни! В те дни и бросил Иван в лесах повозку с лошадью – куда уж с ними! Жалко было бросать, да что поделаешь. Ну да и черт-то с ними, с повозкой да с лошадью, невелик и был товарец, больше для виду – ткани дешевенькие, сушеные фрукты, уже чуть погложенные червем, – так себе товар, да и лошадь, честно сказать, не ахти. Деньги – серебряные ордынские дирхемы – в пояс зашиты были. Дирхемы те получил Раничев от самого эмира Тимура – Тимур-ленга – Тимур-аксака – Железного Хромца – Тамерлана и как там еще его называют, получил на важное дело – выследить бежавших от гнева эмира ордынцев с беспутным ханом их, Тохтамышем, что, напрочь забыв благодарность, несколько раз вторгался в земли Тимура, пока тот не наказал его страшно, разгромив и разграбив Орду. Где теперь Сарай-Берке? Где Елец, где богатые крымские города? Нет их, лежат в развалинах, как вот и Угрюмов. Хотя… Похоже, отстраивается город! Не зря мужики в лес пошли – вона, и лошаденка там у них – бревна тащат. В этакую-то распутицу! Видно, хотят до морозов построиться.
Раничев отвлекся от задумчивого созерцания собственной внешности, выпрямил спину, посмотрел за полуразрушенные полководцем Тимура Османом стены. Вроде ведь ничего в городе не осталось после того пожарища, что устроили гулямы эмира… ан, нет! Вон вдалеке, за разрушенной башней, – дымки, рядом – новехонький частокол, хоромы, там вон еще дома – целая улица – кажется, аж сюда смолой пахнет! Сколько ж Иван не был здесь? Около года, а пожалуй, даже и больше. Как сразу после битвы захватили его в плен гулямы Энвер-бека, так и не видел с тех пор родных мест. Впрочем, родных ли? Еще раз вздохнув, Иван прикрыл глаза. Представил – вот сейчас распахнет веки, и… Тут, прямо напротив стены, – автобусная остановка, вот-вот подойдет маршрутка, во-он она уже выползает из-за угла, с улицы Коммунаров, желтая такая «газелька»! Сядь на нее – три остановки – и городской музей с вывеской салатного цвета, закрытый еще пока, по случаю раннего времени, ну да ничего, можно разбудить сторожа, подняться на второй этаж, благоговейно пройдя мимо экспозиций, а там уж на двери табличка, вернее, не табличка даже, ксероксная такая бумажка скромненькая – «И.П.Раничев. И.о. директора». И.П. Раничев – это он, Иван Петрович, кутающийся сейчас в куцый мохнатый плащ подле глубокой лужи, и есть. И.о. директора – тоже он, не утвердили еще пока в новой должности, не успели… Успеешь тут, когда такие дела приключились, что, как говорится, ни в сказке сказать, ни пером описать! Прощаясь с утра с любовницей, Владой, – ух и женщина, из тех, что коня на скаку остановит, но вместе с тем вполне изящная, стройная, – Раничев не мог и представить, что так вот закончится день. Да что там день – жизнь! Прежняя, довольно-таки вольготная, как он сейчас вспоминал, жизнь. Ну, с женой не ладилось, и не жили уж вместе, да все не развестись было – некогда. Работа, друзья, хобби – по выходным играли с друзьями в группе в одном из городских баров, «Явосьме», что принадлежала некоему Максу, тоже знакомому с детства. Иван играл на басу, еще и пел, одноклассник Вадик – на гитаре, еще был клавишник Венька и ударник Михал Иваныч. Вот такое вот хобби у мужиков, которым уже давно за… за тридцать, да не за сорок же, да и за тридцать-то – не так уж и давно. Эх, сейчас бы вломить на басухе соло из песенки «Куин» «Драгон Аттак»! Под это соло вся «Явосьма» когда-то визжала. Да, увы, не сыщешь тут бас-гитару, днем с огнем не сыщешь, да что там бас-гитара, чанг – стремный такой инструмент, подаренный хозяином, Энвер-беком, – и тот ведь в телеге забыл, а когда вспомнил, то возвращаться уже не хотелось. Черт с ним, с чангом! Будет время, можно и гусли спроворить или гудок – вот уж поистине универсальная штука – и пальцами струны можно перебирать, и смычком – погудьем. Был у Ивана когда-то друг-скоморох – Ефим Гудок… Впрочем, почему был? Ведь все-таки удалось помочь им бежать из плена, Ефиму и длинноносому писцу Авраамке, должны ведь были бы убежать, чай, тогда еще не так далеко от родных мест ушли отягощенные добычей гулямы. Значит, где-то здесь сейчас сердечные – Ефим с Авраамкой. Хотя, конечно, могли и в иные места податься – чего тут, на развалинах, делать-то? Ну, конечно, не такие уж развалины, но все же… все же…
– Нет, это не Рио-де-Жанейро! – Очистив от грязи щегольские яловчатые сапоги, травчато-нежно-зеленые, узенькие, короткие – до половины икр, – с тонкой серебряной нитью по самому краю голенищ, Раничев передернул плечами. – И к сожалению – даже не Арбатов. Впрочем, не будем впадать в уныние… – Он неожиданно для себя улыбнулся: – В конце концов, бывало и хуже. Теперь-то уж грех жаловаться, с полным-то поясом серебра. Да и прикид вроде ничего себе, грязный, правда,
