невыразимое ощущение одиночества, даже не одиночества, а одинокости, словно он вдруг ступил на чужую планету. Ему даже пригрезилось, что он идёт не по площади, сверкающей праздничной иллюминацией, а по безбрежному пустынному полю, в скачущей круговерти вьюги.
Неожиданно прямо напротив Кеши распахнулась дверь какого-то ресторанчика, и с низкого крылечка, вслед за усатым человеком в серебряных лампасах, сбежали на тротуар три девушки. Он невольно отпрянул и обмер: среди девушек была Фива.
– Фифа?! – обрадованно воскликнул Кеша и простёр руки, чтобы обнять её. Но она, словно голографическое изображение, прошла сквозь его объятие и, поравнявшись с другими девчонками, растаяла.
После всего, что с Кешей происходило, он не очень удивился призракам. Явилась мысль, что в его душевном состоянии, в котором он пребывает (он встревожен и не контролирует своих чувств), паранормальные способности проявляются подобно слуху, зрению, то есть обычным чувствам. Отсюда и реакция на памятник Ломоносову – он увидел его как экстрасенс, подключивший необъяснимое сверхчувственное восприятие. Именно поэтому явилась мысль об учёном как о ясновидце, которая тут же отозвалась в нём как бы внезапной левитацией. Своеобразный рефлекс на раздражение некого паранормального нерва, точнее нервного узла. Более того, Кеша вдруг почувствовал, что точно знает – Фива с девчатами была здесь по осени и покидала заведение в спешке, причём изрядно напуганной. Вот это «напуганной» – его взволновало.
Он подошёл к переливающейся огнями вывеске, на которой красовался герб заведения – портрет молодого человека в бабочке, надетой на голое тело.
«Сталкер» – гласила вывеска. На ней же, чуть ниже пояснялось: «Клуб индивидуумов, приобщающихся к тонкому миру». В окне на специальной доске было вывешено объявление, написанное красным маркировочным карандашом: «Клуб работает круглосуточно без выходных. Дирекция гарантирует высокое качество услуг для всех членов клуба независимо от возраста».
Вновь распахнулась дверь. Кеша внутренне вздрогнул. На крылечке появился усатый человек в серебряных лампасах. Девушек, естественно, не было.
– Прошу-с, заходите, – на манер лакеев позапрошлого века, учтиво кланяясь, пригласил служитель клуба.
В раскидистых усах и приплюснутой фуражке с блестящей кокардой (гербом клуба), он производил какое-то двойственное впечатление гармонии и дисгармонии одновременно. Наверное, виною был его смокинг, побитый молью и отдающий нафталином. То есть как бы побитый и как бы отдающий. На самом деле писк моды и пик взлёта текстильной и парфюмерной промышленности, смело отозвавшихся на эстетику ведущих российских кутюрье.
Впрочем, и сам швейцар как индивидуум прибавлял двойственности. Молодой, сверкающий белыми зубами, он являл собою не только вопиющее противоречие пронафталиненному наряду, но и придавал ему какую-то потустороннюю гармонию. Да-да, гармонию, потому что конопатая с желтизной кожа
