перед собой, не замечая ничего и никого вокруг. Призрачное кресло не горело в темном огне, исходящим, казалось, из архимага, выступая на коже. Из его глаз же смотрела сама смерть ужасающим взглядом, выпивающим жизнь за одно мгновенье.
Медленно опустив голову, он спрятал лицо в ладонях, страдая безмолвно, лишь изредка пронзая тишину стоном отчаяния.
«Что могло свести её с ума?» – раз за разом он задавал себе один и тот же вопрос, ответа на который у него не было. Или был?
«Ты, ты её извел…» – подсказывал внутренний голос, заставляя страдать еще сильнее.
Быть такого не может! Казалось, еще вчера она сжимала его ладонь, подбадривая перед нападками своей матери. А стоило оставить её ненадолго, как она изменилась. Что-то её изменило! Но что?!
– Балум? – осенила архимага мысль, показавшаяся спасительным маяком во мраке непонимания. – Магический фамильяр, стабилизированный ошейником? Неупокоенный дух, который из чудовища перевоплотился в форму кота?
«Разве такое возможно? – думал так он. – Ведь Лея прогнала Балума еще в тот вечер после встречи с родителями, когда вернулась в академию из таверны. Бедняга улетел, успев лишь прошипеть напоследок».
Прокручивая эти мысли в голове, Сегдиваль вновь начал рассуждать вслух:
– Она не разорвала связь. Неужели, магия неупокоенного как-то свела её с ума? А ведь это может быть причиной!
Мысленно отдав приказ Склигинс проследовать в лазарет, Глениус поспешил найти фамильяра Леи.
Интуиция подсказывала ему, что ход мыслей верный, но не до конца. Он что-то явно упускал.
«Не может Балум до такой степени воздействовать на своего хозяина после стабилизации магическим ошейником. Это исключено, – думал ректор холодным умом, а сердце надеялось на легкое решение проблемы, подсказывая варианты: – А вдруг кто-то нарушил мою печать?»
Ректор не зря преследовал Лею по пятам, наблюдая украдкой, прячась под пологом невидимости, как какой-то сталкер или вор. Сегдиваль долгое время сидел в кресле в углу её комнаты, скрытый магией. Засыпал и просыпался с тоской и щемящим чувством утраты в сердце. Время шло, и он все больше убеждался в том, что Лею подменили. Но увы, доскональный осмотр её ауры быстро развеял эту теорию, заставляя мага страдать пуще прежнего.
После недолгих поисков Глениуса котяра обнаружился в лесу Гвады, невдалеке от главного тракта. Голодный звереныш охотился на зайцев и мелких грызунов.
Когда Глен поймал фамильяра в аркан на опушке, он первым делом изучил нетронутую печать. Он с сожалением понял, что связь хозяйки и призрачного животного тонка и почти разорвана, но это не причина.
«Кот не тянет из неё магию, а охотится в лесу. Никакого влияния не было и быть не могло», – думал так ректор.
И снова смертельная аура полезла из мага, стоило только ему расслабиться и подпустить отчаяние ближе. Быстро подавив в себе порыв уничтожить весь мир, Глениус принялся за дело, ведь отвлечение было его единственным спасением.
Сменить хозяина зверюге – труда не составило. Оставались еще вопросы, которые требовали ответа.
«Как Лея переживёт разрыв связи? Почувствует утрату? Запаникует?» – думал он, мысленно возвращаясь в лазарет и вспоминая последний припадок злобы и бесконтрольной ярости невесты.
«Размечтался… Посмотри правде в глаза, это ты считал её нареченной, а она не отказала сразу лишь потому, что боялась… Ты одержим ею, смирись!» – Мысленный монолог инициировал новый виток отчаяния жнеца.
«Может, дух в неё вселился?» – неожиданно для самого себя выдвинул бредовую теорию маг, все еще подпирая дерево в лесу. Фамильяр сидел на руках и терся об него. Шёрстка Балума, напитавшаяся магией, стала гладкой.
«Но я не почувствовал постороннего присутствия», – поспешил разуверить себя Сегдиваль. Нахмурился. А получив телепатический ответ от Склигинс: о происходящем в лазарете, открыл портал и тут же попал в удушливое белое помещение с зарешеченными окнами и мягкими стенами цвета его отчаяния, светлым до отвращения.
Связанная Лея лежала на кровати.
– Выйдите, – скомандовал он её сестре и матери, уже даже не надеясь заслужить прощения.
– Я не позволю тебе и дальше изводить мою дочь! – зашипев, Диен разве что не кинулась на жнеца с кулаками. Вставшая между ними травница немного разрядила обстановку.
Мать Леи ненавидела Глена всеми фибрами души и готова была обвинить его во всех смертных грехах, но обожала дочь. И потому он стойко сносил все оскорбления, ведь в желании сделать Лею счастливой, они вместе с Диен были схожи.
Выслушивая очередные упреки, ректор твердил себе, как менталист молитву своей пастве: «Мы просто обязаны сойтись во
