а первый волк исчез.
«Джон! Что все это значит!?» – кричал Эд, идя за наставником. – «Джон, черт возьми, объясни! Джон! Стой!» – толпа нахлынула, загораживая удаляющуюся фигуру.
«Джой, стой! Джон! Отец!..»
Эд вздрогнул и открыл глаза. Его клыки и когти выступили наружу, а он даже не заметил. Кошмар… сон… но до чего реальный – даже запахи как настоящие. И он помнил его весь до конца, чего почти никогда не бывает со снами. Луна, Джон, отец, тот волк, с черной шкурой, он помнил его. Навсегда запомнил того волка. Эд втянул когти и клыки, и даже не сразу понял, что телефон ходуном ходит от вибрации.
– Да? – просипел он в трубку.
– У тебя все нормально? – Это был голос Джона. Обычный голос Джона.
– Нормально.
Пауза.
– Ладно. Через два часа выходим, будь готов.
– Хорошо.
Он посмотрел на время – одиннадцать вечера – и отложил телефон на тумбочку. Огляделся. Деревянная кровать и матрац изодраны, от одеяла и простыни остались одни лоскуты. Эд посидел, тупо уставившись на измочаленную подушку, и не одевшись, прямо в трусах вышел на балкон, в ночную прохладу, оперся на поручни. Первая ночь в Москве выдалась освежающей. Огромный город горел жизнь, по улицам, словно усеянными гирляндами сновали люди. Город не спал, а, казалось, только начинал жить, и проезжая по дневной Москве, Эд не заметил такого движения, какое началось ночью. Чарующий город. И чарующая Луна над ним, нормальная, двухнедельная. Напоминающая, что через две недели случится еще одно убийство, времени не так много.
– А ты крепкий, – раздался голос справа.
На соседнем балконе стояла женщина, молода, но уже не девушка. Она была из тех современных женщин, у которых с фигурой творилось черт знает что: длинная шея, маленькие груди, широкие бедра, невысока и худа. На остреньком лице застыла озорная улыбка, а большие миндалевидные глаза будто впились в Эда. Волосы такие темные, что казались, намазаны углем; собраны в небрежный пучок на макушке. Она стояла только в длинной мешковатой футболке, которая свисала на ней почти до колен, и через нее выступали маленькие пуговки сосков. Женщина совсем не пахла, что начинало волновать. Все имеет свой запах, но не она.
– Нда, – пробормотал Эд, отворачиваясь к городу. – Как-то само вышло.
– Что? – голос у нее был слегка низкий и осипший.
– Я говорю, что ни килограмма не поднял, чтобы его таким сделать.
– Ваш род несет тяжелое проклятье, должно же быть в нем хоть что-то хорошее.
Женщина прислонилась к стене, все не отводила глаз. Эд же заулыбался. Мудрые слова на балконе отеля – как ему их не хватало.
– Я тебя разбудил?
– Нет, я не спала.
– Кричал?
– Скорее рычал, но поскуливал, иногда.
– Ты колдунья?
– Ведьма. Меня зовут Дарья, можно Даша. А тебя как?
– Эдуард Тарасов, можно Эд, – он слегка пожал протянутую руку. Мягкую и ухоженную.
– Так
