кавалеру Ринальди жизненным успехом.
На самом деле в начале моей карьеры я Ринальди не распознал, я был молод и алкал справедливости, и брал его за пример; но сколько-то времени спустя он приметил мою самоотверженность, он, наверное, принял ее за малодушное прихвостничество и открылся мне чуток: как-то раз после обеда сидел он особо навеселе, ибо по тому, как он пыхал перегаром изо рта было ясно, что выпил за обедом более, чем следовало; он сказал мне тогда:
– На охоте на ведьм все наживаются: я, вы… все! Это же всем навар: стражникам, тюремщикам, писцам и канцеляристам, надзирателям, палачам; дровосекам, плотникам, разжигателям костров; ну и… нам, судьям. – Он подмигнул мне. – Да здравствуют окаянные бабы! – добавил он и вознес к небу руку, будто держал в ней заздравную чарку. – …а политическая выгода? Власть имущие делают, что захотят, а вину за все лиха валят на ведьм. А то можно и на евреев, на “мерзопакостных христовых убивцев”; а лавочники? Это же выгодно, если чернь на них поднимется! Это же милое дело, если, когда князь уменьшает содержание драгоценного металла в монетах, в этом обесценивании обвиняют бедняг лавочников, которые вынуждены повышать цены и кажутся причиной зла; а следом выходим на сцену мы, чтобы предать их всенародно позору и утихомирить простонародье, и может статься время от времени кого-то из них и вздернуть. Это же идет на пользу общественному порядку, дорогой Грилланди! Это же спокойствие верхам: кардиналам, князьям, банкирам! Это все промысел, дорогой мой, а мы верные слуги беспредельной власти. Не гордится у вас душа?
Меня затошнило. Сколько-то дней я носился с мыслью бросить все и заняться адвокатским ремеслом. Я хорошо помню, как спросил себя, бывало ли, что судья Ринальди, раз он так на мошну падок, в некоторых случаях за вознаграждение повлиял на приговор. Я действительно вспомнил, что не раз, когда я, несомненно, приговорил бы к сожжению на костре, он вынес приговор о застенке. И наоборот, в случаях, когда по моему мнению хватило бы и тюрьмы, мой глава осудил на костер. В частности, запечатлелся у меня в памяти неизгладимый случай Джаннетто Спигини, одного богатого человека из купеческого сословия, служил он на недворянской должности при папских финансах, эту общественную должность он купил давно, чтобы возвысить свой социальный престиж.
Дело его попалось мне в первые времена моей карьеры, когда еще велико было мое уважение к Астольфо Ринальди.
Спигини я знал до процесса, так как жил он в своем роскошном особняке напротив жилища, которое я арендовал, мы здоровались с ним, и порой со своего балкона он снисходил до легкомысленной беседы со мной. Был он человеком непринужденным и порывистым, и, по правде говоря, даже чудным настолько, что подчас казался мне и вовсе придурковатым, как когда усаживался на балконе без рубахи, чтобы насладиться, по его словам, воздействием благотворных лучей солнечного светила. Однажды летним вечером я вышел на балкон подышать воздухом и застал его на
