в моей жизни было предостаточно. Я просто не беременела. Не знаю, почему…» – говорила она, разводя руками. – «То, что свершается внутри женщины – тайна, и вряд ли кто-то разгадает её».
В эти дни Линда пребывает то в унынии, то в экзальтации. Впрочем, её первое состояние нравится Джозефу больше, ведь, будучи возбуждённой, она всячески пытается обольстить его, заглядывая в глаза и задерживая обожающий взгляд на несколько долгих секунд, чем приводит его в краткое замешательство: «Доктор Уилсон, почему вы так боитесь меня? Неужели это всё из-за идиотского этического кодекса, что висит в рамочке на стене вашей приёмной? Там написано, что психоаналитик не имеет права заводить любые отношения с клиентом вне кабинета – рабочие, дружеские, романтические… Кто сочинил подобную чушь?»
Тем не менее её стремление к физическому контакту оставалось непобедимым. Можно ли ей подвинуть кресло поближе к столу? Почему бы ему, «милому» доктору Уилсону, несколько минут не подержать её за руку? Не будет ли он возражать, если они пересядут на кушетку? Не мог бы он обнять её? Она феноменально настойчива в своих неуёмных желаниях, ощущая теперь, особенно в последние годы, как однообразно и уныло отцвела её жизнь, отчего ей безумно хочется привнести в неё что-нибудь яркое, чтобы годы не казались прожитыми зря. Тем более что не осталось никого, кто смог бы доказать обратное: «Я прошу прощения за своё поведение в прошлый раз, доктор Уилсон. Видно, я перешагнула черту. Да-да, конечно, я согласна сохранить формальные отношения между врачом и пациенткой. И надеюсь, мы с вами останемся друзьями. Правда, у меня множество недостатков: я импульсивна, я вас шокирую, мне чужды условности. Но у меня есть и сильные стороны: я обладаю безошибочным чутьём на людей с благородством духа. И когда мне доводится встретить такого человека, я стараюсь не потерять его.
Что? Как я себя чувствую? Меня больше волнует, как я сегодня выгляжу. О, благодарю вас, доктор. Вы истинный джентльмен. Как я скоротала праздники? Не спрашивайте! Майк бросил меня, сбежал к юной потаскушке, оставив на трюмо коротенькую записку. Знаете, что в ней было? Еле разобрала его детские каракули: «Прости меня, Линда, но я не готов к моногамии. Можешь с этой минуты возненавидеть меня за правду». F*ck! Да большинство самцов не готово к моногамии! Знаю, что говорю, прожила не один десяток лет. Хм, простите, я не имела в виду вас. Но, скажите-ка на милость, доктор, что этот безмозглый кобель нашёл в ней? Хотя… не отвечайте, не надо… я и сама понимаю, это – молодость. Когда Майк с кислой миной принимал от меня подарки и всё время смотрел по сторонам, я ещё надеялась, что он такой, как все. Что будет верен мне, не предаст, не бросит, не искромсает душу в клочья… Мне следовало избавиться от ложных надежд, понять, что рано или поздно наступает время, когда женщина теряет своё обаяние и, как говорится, «форму». Она уже не может похвастать своей красотой, но все ещё помышляет о мужчинах; только теперь
