губами туда, к соскам, пухло вырисовывающимся под черной тканью, но он только совершенно бессмысленно произнес: «Это тебе», – как будто и так не было ясно, кому он принес цветы, и после молча стоял, глотая слюну, мальчишка-переросток».
И снова, и снова, до полного обморока радость от ее появления, ее присутствия, осуществления всего того, что, казалось (это читатель интуитивно понимает) совершенно невозможным. Лиля говорит ему такие вещи, которые, наверное, каждый мужчина (вот такой вот музыкант!) может только помыслить хотя бы раз в жизни услышать:
«– А вот я бы хотела, – произнесла она ясным, чистым голосом, словно начиная читать с красной строки, – пережить любовь, но безграничную, такую, чтобы до самого конца».
«Чтобы весь мир исчез, чтобы все было не в счет, кроме одного-единственного человека».
А далее следуют слова уже совсем другого содержания, повествующие как раз об обратном. Не об исключительной роли человека, а о совершенной взаимозаменяемости одного человека другим.
Женщина продолжает:
«До сих пор вся моя жизнь полна совершенно противоположным опытом, что люди взаимозаменяемы, что, в сущности, безразлично, с кем ты; иногда мы себя уверяем, что виновата в этом коммуна, но нет, это согласие сидит внутри нас, – глаза ее гневно потемнели, она сжала кулак, – каждый оберегает лишь собственную исключительность, и потому другой человек становится абстрактным понятием, неважно, кто он, этот другой или другая, главное, он – не-я. Подозреваю, что даже тебе, когда ты играешь для публики, в сущности, безразлично, кто тебя слушает, лишь бы слушали, лишь бы ты не был в одиночестве».
И, вот, снова, еще более эксплицитно выражена главная тема. Насколько для человека, который любит, существует человек Другой? Другой есть субъект, или объект? Важен ли другой человек, как он есть, или он лишь зеркало, зеркальное отражение того, что хочется в нем увидеть? Детская любовь в ее дивном исполнении, в ее апогее. Стадия зеркала и радость узнавания. Чего? Мечты, то есть своего нарциссического отражения?
– Я хотела бы сделать с тобой что-нибудь такое, чтобы ты не мог жить без меня.
«Чтобы всегда помнил обо мне. Доставить тебе такое блаженство, слиться с тобой в таком наслаждении, чтобы мы кричали, не могли перестать кричать. Знаешь, как ты на меня действуешь? – Она протянула руку и накрыла ею его ладонь. Нет, это уже совершенно точно был фильм, это совершенно точно не могло происходить в действительности. Его тело отказывалось ему повиноваться: с одной стороны, ему хотелось высвободить руку, так как он предчувствовал какую-то злую шутку, а с другой – он был готов, если бы только не этот идиотский столик, наброситься на нее, прильнуть к ней всем телом, и, обездвиженный этими противоположными импульсами, он был не в состоянии совершить ни одно из этих движений, даже изменить выражение лица не мог, и только пялился на нее, ожидая, что будет дальше».
На
