отторжения новых тканей. Стас это косвенно подтвердил, обмолвился как-то, что прошлая операция была сделана блестяще, но не вовремя, когда пострадавшая находилась в посттравматическом шоке. На этот раз такого не случится.
Самыми трудными для Грини были пять дней после операции, когда он не мог видеть сестру. Вообще-то ему прямо было сказано – приходить пока не надо. Нет, не Стасом, тот куда-то уехал, а хирургом, прилетающим из Тбилиси и совершающим чудеса по средам и четвергам. Такой вот редкостный специалист. Сразу после операции он семь минут уделил беседе, и по акценту Гриня понял, что Пётр Алексеевич Турманов – грузин. А почему оперирует не Виктор Генрихович? – порывался Гриня спросить Жанну, но, вспомнив тот пресловутый визит в дом профессора – его одышливое, бесформенное тело на кушетке, примчавшегося медика со спрятанным в кармане шприцем – решил не задавать глупых вопросов.
С Витусом обошлось. Они всего пару раз встретились в Нулиной палате, оба вели себя корректно, разговаривали мало и по делу, что, скорее всего, объяснялось трезвым состоянием отчима. Потом он долго не появлялся, возник почти перед самой выпиской, и было понятно, что недавно вышел из запоя. К тому времени кризисные пять дней прошли, и успех операции не вызывал сомнений. Нуля ходила по зелёному холлу реабилитационного отделения, с зеркалами на стенах, чтобы пациентки – «постояльцы», как их называли в клинике – могли наблюдать за своим новым лицом, привыкать к нему.
Она сияла глазами, и, хотя розовый цвет кожи с малиновой «каймой» по границе выглядел пока искусственно, ежедневные процедуры, как живая и мёртвая вода, успокаивали, заживляли. Лицо её так похорошело, что Гриня подозревал – с ним как-то особо поработал гастролирующий грузинский кудесник: на волне вдохновения, между делом, наложил пару штрихов для завершения шедевра. И лишь неожиданное появление в палате Стаса – в воскресенье, поздно вечером – объяснило преображение сестры: она им восхищена, боготворит. Да что там – просто влюблена!
Это только для Грини приход Стаса был неожиданным. Нуля не сомневалась, что обязательно увидит его долговязую, чуть сутулую фигуру, тяжёлую шапку тёмных, с серебром волос, услышит полувопросительные интонации, тихий, как осыпь песка, смех. И глаза, говорящие глаза – слов не надо! Впрочем, они подолгу разговаривали, вернее, говорил в основном, Станислав Юрьевич. Про клинику, интересных пациентов, будущее Нины.
Да, они обсуждали её личную жизнь, и Нуля призналась, что забросила учёбу в универе, сорвалась с четвёртого курса, помогая брату. Ну, теперь он больше не нуждается в вашей помощи, Ниночка – он всегда называл её Ниночкой – и добавлял многозначительно: скорее наоборот. И это «наоборот» казалось Нуле обещанием перемены её судьбы.
В какой-то момент Гриня расслабился, отбросил мстительные чувства. С сестрой всё в порядке и, похоже, Стас проявляет к ней особое внимание. Почему Гриня вбил себе в голову,
