стоило ему увидеть Беатрис, и теперь превратилось в большой бугор у него в брюках. У него, конечно, имелась определенная репутация, но оказаться замеченным с такой мощной эрекцией на светском балу было чересчур рискованно даже для него.
Видела ли сама Беатрис то, как он отреагировал на нее? Она не смотрела ему на ширинку, да и какая хорошо воспитанная молодая девушка поступила бы подобным образом?
Все это подтвердило его подозрения. Несмотря на то что у него имелись снимки, на которых она распростерлась обнаженной на звериной шкуре, прижимая свою изящную ручку к промежности, он никак не мог избавиться от мысли, что в действительности она вовсе не была столь сладострастной и свободомыслящей, как можно заключить по ее позе.
«Кто же ты такая, моя Беатрис? Жаждущая наслаждений сибаритка или девственная весталка?[2] Как бы то ни было, ты все, о чем я только мог мечтать. И даже больше».
Ритчи не мог решить, какая из двух ипостасей возбуждала его больше, но в чем он был абсолютно уверен, так это в том, что Беатрис Уэверли околдовала его. Он попал под власть ее чар в тот самый момент, как впервые увидел фотографию, которая сейчас снова была спрятана во внутреннем кармане фрака. Встретив же эту девушку во плоти, восхитительно живую и энергичную, он почувствовал, что власть ее над ним стала в тысячу раз сильнее.
Пачка фотографий некоторое время тайно циркулировала в его клубе, не вызывая ни у кого особого интереса, до тех пор пока Ритчи не попросил своего друга дать ему одну.
Чувство шока, испытанное им при виде этого снимка, было сравнимо с ударом одновременно в голову, сердце и живот. Он был до немоты поражен утонченной красотой обнаженной женской плоти, но не мог до конца понять, чем же она его так заворожила, ведь за свою жизнь он повидал немало подобных фотографий. Шок превратился в возбуждение, а возбуждение – в навязчивую идею. Ритчи решил, что ему нужно лично встретиться с Беатрис Уэверли, чтобы освободиться от довлеющего над ним заклинания, но теперь он понимал, что все виденное им на снимке стало явью.
Ее оживленное лицо не обладало классическим совершенством черт, присущим некоторым светским львицам, за которыми Ритчи ухаживал в прошлом. Мисс Уэверли оказалась даже не такой утонченной, какой показал ее снимок. Было в ней что-то дикое и необузданное, чему он не мог дать определение и о существовании чего она сама даже не подозревала. Цвет лица Беатрис оказался сливочного оттенка, а волосы огненно-рыжего цвета, на который раскрашенная вручную фотография лишь слегка намекала. Ритчи не стал бы заходить так далеко, утверждая, что она вульгарна или груба – совсем наоборот, но она казалась переполненной здоровьем и энергией, а возможно, и желаниями, которых, как это ни печально, были лишены более деликатные и воспитанные в идеальных условиях девушки.
«А ее тело, – подумал он, – ах, боже, ее ароматное тело!»
Как же ей удавалось выглядеть столь эротично и притягательно в своем старомодном и явно старательно перешитом вечернем платье? То был результат
Весталка – жрица в храме богини Весты в Риме, давшая обет целомудрия.
