дуба чижик щебетал,
когда она смешинкой подавилась,
но, испугавшись, спряталась за ствол.
Садовник оглянулся – никого:
трава не смята, лестница в порядке,
и не спеша затылок почесал.
Не надо удивляться ничему —
ведь в жизни может всякое случится
с любым из нас. Тем более в одно
прекрасное и солнечное утро.
АКВАРЕЛЬ
Солнечный зайчик на полке,
мыслей шарманка сломалась —
утром в ушко от иголки
видится каждая малость.
Тени сквозь ситечко льются,
небо подернуто дымкой —
день высыхает на блюдце
переводною картинкой.
Скажете, так не бывает?
Просто балкон занавешен.
Лето стремительно тает,
словно тарелка черешен.
Как на открытой странице,
в красках сырых и цветенье,
мир еще весь на границе
яркого света и тени.
Чашка горячего кофе,
полная ваза ромашек.
Чей-то немыслимый профиль
быстрый ведет карандашик…
Только не делайте шага
к той белоснежной постели —
это простая бумага,
техника акварели.
Стихотворение
Вот виноградина: она
прозрачна, хорошо видна.
На ней есть матовость, какую
я поцелую.
Лежит на блюде белом гроздь,
она просвечена насквозь —
хвала стихотворенью!
Оно само, как виноград
без кости, чистый рафинад.
Но – с изумрудной тенью.
Зимняя чашка
Бывает день из мира неземного,
в конце зимы, – похожий на предмет
тончайшего фарфора голубого,
где каждый палец виден на просвет.
Он изнутри сиянием пронизан
от холода, оставшегося в ней,
как чашка из разбитого сервиза —
прекрасная и полная теней.
Открой буфет высокий и певучий,
и этот день поставь перед собой,
и поверни, чтоб видно было лучше
со стороны – какой он голубой.
Уже февраль, весна не за горами.
Недолго нам осталось коченеть —
вот так сидеть пустыми вечерами
и ложечкою чайною звенеть.
Тема сквозняка
Тающий сахар света
в ложке потемок – это
снадобье для зимы,
наступающей тьмы.
Тихо звенит посуда
времени – и отсюда,
кажется мне, слышней,
кто играет на ней.
Среди стаканов, вилок
флейту пустых бутылок
пробует ветер – тот,
что не знает пустот.
Посередине мира
от водки ли, от кефира
появляется вдруг
шероховатый звук.
Вот он растет – и быстро
горлышками регистра
пробегает легко
скисшее молоко.
По стенкам пушистой пыли
до последней бутыли,
в коей ничего нет, —
срывается
