гигантских насекомых:
тогда бы против нашей воли
они селились с человеком
и отвращение внушали.
Мы ненавидим тех, кто с нами
живет, кто кров и хлеб наш делит:
мух, что на сахар белоснежный
садятся черными ногами,
и хитроумных тараканов,
от наказания бегущих, —
они нам равно неприятны.
Два мира, столь различных между
собой, как наш – и насекомых,
не существуют вместе: сколько б
мы ни приписывали разум
стручку гороховому или
нежно-зеленой балеринке —
для нас личинки и стрекозы
едва ль ожившие растенья.
Вот если мысленно мы с ними
вдруг поменялись бы местами,
когда бы вместо великанов
вдруг оказались муравьями —
скорей всего…
Насыщение
В конце стола, у бездны на краю,
душа моя, я сладкое люблю:
плоть рыхлую у испеченной сдобы,
как тело коронованной особы.
Ведь не секрет – мучное мне вредит…
Но лишь цукат его опередит.
Какая легкость в булочке, заметь!
Она уже не в силах располнеть
и больше стать от воздуха и крема,
а все растет… Какая это тема!
Но миг прошел – бедняжку не вернуть.
И насладившись, хочется зевнуть.
Так мир устроен, и не надо слов.
Опять объелся дедушка Крылов.
Простим ему необходимый отдых,
стул отодвинем – больше он не съест.
А коль в партере нам не хватит мест,
не будем строги – постоим в проходах.
Персидская сирень
Я бражником порхаю
сегодня целый день
и нюхаю, вдыхаю
персидскую сирень!
Она крупна, лилова,
рассыпчата на взгляд,
и я даю вам слово —
вкусней, чем рафинад!
Есть тайная наука
менять цвета, места,
быть легким, как шкатулка,
в которой пустота.
Цеди ее по капле
с друзьями во дворе,
стань дымкою на Капри
и мухой в янтаре.
Клади на эту прелесть,
пока не слишком пьян,
в лучах весенних греясь,
ты «рыбу» и «баян».
И в назиданье внукам
сыграй в немом кино,
где падают со стуком
все кости домино.
Степь на закате
Ты запомнишь травинку заката
между шпал
