о не раздражало, хотя я и видела, что газета за несколько последних выпусков немного изменилась. Но я не могла бы сказать, что изменилась она в худшую сторону. Пожалуй, наоборот. И редакция стала работать спокойнее, прекратились авралы, которыми при моем руководстве сопровождался выпуск каждого номера. Тираж не падал, и мы прочно удерживали тридцать тысяч экземпляров. Начал работать даже рекламный отдел, до которого у меня никогда руки не доходили. Прибыли вполне хватало на расчеты с типографией, на гонорары, зарплату и бумагу для следующего номера.
Короче говоря, «Свидетель» превратился в стабильно работающую газету, информации которой читатели доверяли и уже не искали в каждом ее номере сногсшибательной сенсации, как было еще недавно. Да, сенсации стали появляться у нас не часто, зато прибавилось аналитических статей, которые выходили у Кряжимского просто превосходно. Ему даже и материал не нужно было собирать, настолько хорошо он знал жизнь нашего Тарасова. Он все успевал, руководил людьми четко, номера выпускал без срывов и без серьезных фактических ошибок. Претензий к нему у меня не было никаких. Ну, проскакивало иногда вместо слова «можно», например, слово «модно» или там вместо «прибыл» – «прибил», так ведь от таких ошибок избавиться, по-моему, практически невозможно. Они случались у нас всегда и всегда, наверное, будут.
Претензии у меня были к самой себе. Я впала в апатию, тихо себя за это ненавидела, но сделать с собой ничего не могла. Моя секретарша, Маринка… Да какая она, впрочем, секретарша! Она моя подруга, и я ей простила бы, если бы она устроила мне взбучку и заставила встряхнуться и начать работать в полную силу. Но она, принося мне кофе, который я поглощала стаканами и все равно часто впадала в какое-то подобие спячки, только хмурилась, поджимала губы и укоризненно вздыхала.
Что-то было не так в моей жизни, и я уже начала думать, что журналистика не для меня. Когда мы готовили наши сенсационные номера, меня гораздо больше увлекал процесс сбора материалов, чем все то, что начиналось после этого в редакции.
Я кисла, сидя в своем редакторском кресле, и тихо радовалась, что меня мало последнее время беспокоят. Работают люди и пусть работают, а я посижу, с мыслями соберусь, газету свою почитаю. А то она в последнее время немножко чужая для меня стала.
Принявшись читать Ромкин репортаж о налете милиции на подпольный завод по производству «левой» водки, я порадовалась явным успехам моего «крестника» в журналистике, но опять задремала в кресле, так и не дочитав до конца.
Разбудил меня телефонный звонок.
Я с досадой посмотрела на свой сотовый, лежавший на столе, и протянула к нему руку.
«Кто бы это еще?» – подумала я раздраженно. Номер свой я не разрешала никому давать, только в случае крайней необходимости. По редакционным делам Маринка всех переключала на Сергея Ивановича. Если уж звонят мне – это означает, что кому-то понадобилась именно я.
– Бойкова, – ответила я тусклым голосом до конца не проснувшегося человека. – Ольга Юрьевна. Редактор газеты «Свидетель». Представьтесь, пожалуйста.
Эти фразы въелись в меня до автоматизма, и сейчас я повторила их совершенно машинально, хотя в этом, судя по всему, никакой необходимости не было. Раз звонили на мой телефон, значит, знали, кому звонят.
– Алло! – сказала я, раздражаясь на саму себя. – Кто это?
– Простите… – Низкий женский голос в трубке звучал неуверенно. – Я, собственно… Не знаю, удобно ли к вам обращаться…
– Кто это? – повторила я уже не столько с раздражением, сколько с недоумением. – Что вы хотите?
– Помогите мне, Ольга Юрьевна… – сказала вдруг женщина, и мне показалось, что она плачет там, у своего телефона.
Я, честно говоря, растерялась. Я выпрямилась в своем кресле, отодвинула чашку с недопитым кофе и посмотрела в зеркало на стене. На меня смотрела очень симпатичная, спору нет, хотя и весьма сонная физиономия.
– Кто это? – повторила я в третий раз, но уже мягко и осторожно. – И чем, собственно, я могу вам…
– Меня зовут Ксения Давыдовна, – сказала женщина. – Понимаете, Ольга Юрьевна, я не верю, что моя девочка могла это сделать…
– Подождите, подождите, – перебила я ее. – А что, собственно, она сделала?
«Привязалось ко мне это дурацкое слово! – рассердилась я на себя. – И вообще, почему я ее об этом спрашиваю, мне нужно было спросить, почему она звонит именно мне?»
– Она выбросилась с одиннадцатого этажа… На асфальт… – Теперь женщина точно плакала. – Она не могла этого сделать.
– А… – Я хотела спросить, чем я могу ей помочь в таком случае, но Ксения Давыдовна меня перебила.
– В милицию я уже обращалась, – сказала она, всхлипывая. – Они не верят. Они говорят, что это типичное самоубийство. Но она не могла этого сделать!
Я
