полное презрение к пошлым условностям, не имеющим никакого отношения к Святыням Науки, Патриархом коих на Земле он и являлся. Вот такое дешёвое пижонство нам приходилось регулярно видеть, испытывая вечную интеллигентскую неловкость за чужое жлобство.
Изматывающие же зачёты его были для него ещё одним изощрённым способом привлечь внимание к своей довольно сомнительной персоне, ну и поднять шаткую нестабильную самооценку за счёт сладкого унижения растерянных и беспомощных (не по своей, кстати, вине) студентов.
Многие из нашего незадачливого брата пробочкой вылетели из-за его невразумительной, дутой дисциплины из Универа и пополнили армейские ряды, так нуждающиеся в светлых, но незадачливых головушках. «Терзания младенцев» производились «с утончённым оттягом» в две-три пересдачи (в первую не сдавал никто и никогда).
Помню, как содрогаясь заранее от адского шоу, я, ни хрена не понимающий и не учивший совершенно его предмет (справедливо считая его лженаучным), нервно ожидал, когда начнется и моя экзекуция. Хворь подкатил ко мне, коротко бросив в характерной своей суетливо-небрежной манере: «Много там ещё осталось… Этих… Баб?». Что-то доверительное и сакрально-мужское промелькнуло в сей фразе, и я уже было затрепетал от надежды на зачёт на халявку… Как всегда, я глупо просчитался – мне с пулемётной скоростью был задан вопрос, ответ на который предполагал или жёсткое «да», либо твёрдое «нет», варианты хитрожопого литья воды и включения изощрённой студенческой логики с использованием всего, что ты знал и слышал к месту и не очень, отсутствовали напрочь. И я выбрал?.. Ну, конечно же, неправильный ответ.
На последней, решающей мою судьбу пересдаче, страшный Хворь вновь совершенно садистически ошарашил меня единственным вопросом абсолютно такого же «пятьдесят на пятьдесят» свойства. Я затаил дыхание, выдохнул воздух, словно перед боевыми «сто грамм» и отчаянно выпалил один из двух возможных вариантов. Сердце мое затравленно перестало стучать, в ожидании приговора… Хворь стремительно зыркнул на меня и экспрессивно затараторил: «Ну это другое дело! А то, вот как, приятно бы тебе было, если бы на кафедре про тебя говорили, что Матрёнин… Чудовище!». Попал! В точку, граждане, дорогие! Прощай, суровая армия, здравствуй, родное раздолбайство!
Я естественно, ничегошеньки снова не учил (а как вообще можно учить то, чего нет?), и вот, наконец-то подоспела спасительная везуха! Вежливо улыбнувшись на искромётное «чудовище» (да кому нужен хоть кто-то из нас грешных студентиков для обсуждения на кафедре, давно погрязшей в переделке званий, взяток и зарплат), я вылетел из аудитории к Свободе, Музыке и Счастью!
Но вернёмся, однако, к моменту, когда всё было не так уж радужно и предстояли ещё две неизбежные карательные акции от маэстро Хворенкова. В полуподвальном, дразняще пахнущим деревом и яичницей с луком кабачке расположились мы – понурая орда «не сдавших» мужеска полу. Были заказаны традиционные для нищего студенчества
