использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)
ВНИМАНИЕ:
В соответствии с проектом закона, внесенным на рассмотрение в Государственную Думу, чтение данной книги запрещено с 10 до 22 часов, как содержащей сцены насилия и жестокости.
Черный юмор – убежище от светлого безумия.
Революция, которая жила на крыше
Автор выражает признательность Иосифу Аполлоновичу Каландия
Случайности нужны Богу, чтобы сохранить анонимность.
– Дедушка, а ты пойдешь со мной?
– Нет, Игорек, в зал пускают только детей. Я подожду на скамейке перед театром.
– А я не хочу один.
– Ты уже большой мальчик, привыкай быть самостоятельным.
– Нет, я еще маленький. Ну пойдем…
Внук потянул меня за руку, увлекая из гардероба в фойе.
– Игорек, я уже видел этот спектакль. Подожди…
– Как ты его мог видеть? Мы же здесь первый раз.
– Я тоже когда-то был маленьким. И мой дедушка тоже ждал на улице. Такие правила. Хочешь, я куплю тебе мороженое? – Я кивнул на тележку-холодильник, которую осадили юные зрители.
– Нет, у меня болит горло. А ты не хочешь идти, потому что спектакль плохой.
– Спектакль очень хороший, поверь мне… Видишь, никого из взрослых не пускают, – свернутой газетой я показал на двух молодых мамаш, щебетавших возле входа в зрительный зал.
– Дурацкие правила, – подвел черту внук, отпустил мою руку и, шаркая ботинками, направился к улыбающейся служительнице театра, помогавшей зрителям найти свои места.
Убедившись, что внук благополучно нашел свое кресло, я покинул театр, дошел до сквера напротив и присел на одну из скамеек, подстелив упомянутую уже газету. Что за идиотская мода у нынешней молодежи – сидеть на спинках, поставив ноги на сиденья? И отговорка типичная: «А все сидят!»
Можно было пойти прогуляться по Невскому, благо ноябрьское утро радовало безветрием и таким редким теплом. Но межпозвонковая грыжа язвительно напомнила: «Сиди уж, старый, и не дергайся. Догулялся».
Не такой, кстати, и старый. Всего пятьдесят два. Как писал Лев Толстой – точка на горе, с которой видно обе стороны – и то, что было, и то, что приблизительно будет. Может, с небольшими отклонениями.
Я соврал внуку – дед не водил меня на этот спектакль. И вообще не водил в театр, воспитывая во мне приверженца кинематографа и футбола. Но в театре я, конечно, бывал. И не только в качестве зрителя.
Боже, как же все быстро промчалось. Словно на монтажном столе у режиссера. Раз – и ты идешь в первый класс, два – и ты забираешь дочку из роддома, три – и тебе вставляют имплантат вместо выпавшего зуба и колют в задницу уколы от радикулита.
И лишь Аполлон, управляющий колесницей на фронтоне театра, вечно молодой. Никаких выпавших зубов, проблем с радикулитом и предстательной железой. Потому что божество. Хоть и языческое.
Я поднял на него глаза. «Здравствуй, приятель. Говорят, вы, боги, управляете человеческими судьбами. Извини, если обижу, но, по-моему, это полная чепуха. Иначе всем бы жилось хорошо. Ведь мы же ваши дети, а детей надо любить. Скажи вот, Аполлон Зевсович, покровитель муз, почему тогда, в восемьдесят втором, ты направил меня по ложному пути? Почему дал совершить ошибку? Может, все бы у меня сложилось по-другому. И не сидел бы я сейчас на вытоптанной грязными ботинками скамейке, а блистал бы на киноэкране или на сцене. И узнавали бы меня на улице, и брали автографы, и благодарили за то, что я есть.
А кто поблагодарит стареющего электромонтера? Разве только жильцы дома, которым поменял проводку или починил розетку. И ведь прошлых ошибок не исправишь. Не даешь ты шанса вернуться назад.
В общем, ничего ты не можешь, Аполлон Зевсович, кроме как стоять здесь со своей колесницей и подвергаться голубиным бомбардировкам».
Почему я вспомнил именно восемьдесят второй? Просто потому, что в настоящую минуту оказался в том самом месте, где находился седьмого ноября тридцать лет назад. Возле академического драматического большого-пребольшого театра.
Я перевел взгляд ниже, к колоннаде, тянущейся вдоль северной стороны здания, и заметил парня лет двадцати, уверенным шагом идущего вдоль колонн к парадному входу. Синенькая болоньевая курточка, шапочка-петушок с простеньким орнаментом,
