ей ЛитРес (www.litres.ru)
1
Жить ему оставалось три часа. И то если повезет. А если не очень повезет, то два часа сорок минут. Или два пятьдесят. В общем, не очень много.
Пол в лифте был грязный. В потолочной панели едва светила единственная лампочка. Кислород заканчивался. Может быть, от этого казалось, что в лифте ужасно жарко. Сзади по спине стекал, щекоча кожу, пот. Ох, не думал он, что жизнь его закончится столь нелепо. Еще даже и нынешним утром не думал.
Курить хотелось ужасно, но курить в нынешней ситуации, разумеется, не стоило. От нечего делать он просто сидел на полу и рассматривал собственные руки. Больше рассматривать все равно было нечего. Запястье, ладошка, пальцы. На пальце он когда-то носил обручальное кольцо. Но вот уже несколько месяцев как не носит. На запястье по идее можно было бы носить часы, да только часов у него не было ни разу в жизни. Ни разу в оказавшейся столь недлинной жизни.
Каждый из людей (думал он) это лишь колечко в длиннющей цепи. Неизвестно когда начавшейся и черт его знает, куда ведущей. От совершенно незнакомых людей, которых называют «предки», нам достаются такие штуки, как цвет глаз и волос или вот, например, форма запястий. Мы не знаем их, никогда о них не думаем. Живем себе в уверенности, будто жизнь наша принадлежит лишь нам, никому кроме нас, и вообще каждый из людей – единственный в своем роде. Хотя даже цвет глаз, которыми мы смотрим на мир, и тот достался нам от других людей. А потом приходит момент, когда эта наша уникальная жизнь вот так вот глупо и неожиданно заканчивается. В бесконечной цепи образуется еще одно колечко. Хочется тебе этого или нет, но и ты стал лишь прошлым этого мира. Тоже превратился в «предка», о котором дальше никто не станет думать. А единственную в своем роде жизнь дальше будет жить уже кто-то другой.
Он закрыл глаза и умер. Вся предыдущая жизнь показалась ему неправдоподобным сном. И все, что было дальше – тоже.
2
Петроград. Зима 1916 года
Яд внутрь пирожного она пыталась класть как можно аккуратнее, но руки тряслись так, что большая часть стрихнина просыпалась на пол.
– Долго ты там, красотуля? Кудысь пропала-то?
– Иду-иду, Григорий Ефимович. Уже иду! Пирожные вот только прихвачу и иду.
Времени колдовать с остальными эклерами уже не оставалось. Она густо посыпала поднос стрихнином и, поднеся к самым глазам, попыталась понять, как все это выглядит. Стрихнин был противного желтого цвета. В принципе, он вполне мог сойти за такой вот кондитерский изыск. Тем более что в спальне довольно темно.
Она перехватила поднос поудобнее, а прежде чем шагнуть в кабинет, заставила губы растянуться в улыбке. Та оказалась такой же фальшивой, как стрихниновая обсыпка на эклерах.
– Заждались, Григорий Ефимович? А вот и я! Вот и я! Пирожные вам принесла. Пейте, Григорий Ефимович, чай с эклерчиками, я знаю, вы их любите.
Прошлепав по полу голыми ступнями, она нырнула назад под одеяло. Глаз на Распутина она старалась не поднимать. Если и было на свете что-то, что она ненавидела по-настоящему, то сейчас оно лежало, развалившись на постели, широко раскинув жилистые мужицкие ноги, и грязными ногтями почесывало торчащее из-под рубахи пузо. Она мечтала о том, как Распутин умрет, несколько месяцев подряд. И сейчас, когда до вожделенного момента оставалось совсем чуть-чуть, она боялась, что если поднимает на него глаза, то чертов провидец просто прочтет в них свою судьбу и откажется глотать отравленные пирожные. Может быть, наоборот, заставит съесть пирожные ее. И тогда все будет зря.
Ее пошедшая под откос жизнь, ее пропитанное кислым мужицким запахом тело, теплая сперма, стекающая сейчас по ее ногам – все, все, все, все будет совсем, совсем, совсем зря.
– Хорошие у тебя пирожные.
– Кушайте еще.
– А ты что же?
– Не хочу пока, Григорий Ефимович. Кушайте вы.
Он тщательно прожевывал каждое из пирожных, а потом глотал с этаким омерзительным гулким звуком. Гуммм – и еще один эклер проваливался вовнутрь. Он проглатывал, стряхивал крошки с редкой бороденки и брал следующий. А она лежала головой у него на груди и ждала, когда же яд начнет действовать.
– Ты чего притихла, красотуля?
– Лежу вот, думаю.
– Думаешь, красотуля? Это о чем ж?
– О нас, Григорий Ефимович. Вы принесли бумагу, которую обещали?
Он протянул руку, взял с подноса последнее пирожное, не торопясь его прожевал и погладил ее по голове. А может, просто вытер ладонь об ее волосы.
– Вот гляжу я на тебя, красотуля: умная ты баба. А как выпью, думаю: красивая ты баба! Чего тебе эта бумага-то, а?
– Вы
