мне звонят!» Он нащупал в кармане ключ и поспешил к двери.
К телефону Лукаш испытывал слабость. Читал ли он, писал или вел увлекательный разговор – все равно, как только раздавался звонок, Лукаш немедленно брал трубку. Частенько случалось ему услышать звонки после занятий, когда он запирал свой кабинет. В таких случаях он неизменно возвращался. Всякий раз ему казалось, что звонок оповещает о серьезном деле, которое нельзя отложить. Два года его работы в Корпусе национальной безопасности дали много подтверждений этому.
В Корпус национальной безопасности обращался каждый, кому дороги были завоевания сорок пятого года, кто видел или слышал, что на эти завоевания посягают враги.
И сегодняшний настойчивый звонок мог оказаться очень важным. Боясь, что человек, стоявший на другом конце провода, потеряет терпение и положит трубку, Лукаш быстро подошел к аппарату.
– Да, у телефона я, товарищ Морава. Хочешь приехать? Сейчас? Прошу, прошу… Что, что? Повтори еще раз фамилию. Понял. Да, да. Яромир Розенфельдер? Так? Хорошо! Я жду.
Лукаш вынул из кармана свою обкуренную трубку, набил ее табаком, закурил.
«Яромир Розенфельдер… Яромир Розенфельдер… – повторил он несколько раз. – Чем-то мне эта фамилия знакома».
Он старался припомнить, где, когда и в связи с чем слышал о Розенфельдере. Но память, перегруженная многими событиями, на этот раз изменила ему.
Необходимо распорядиться, чтобы проверили. Лукаш достал из стола тетрадь и сделал в ней пометку. Потом он задал себе вопрос: почему Морава заинтересовался Розенфельдером? Морава – ответственный работник Совета революционных профсоюзов, а Розенфельдер… Кто же он такой, Розенфельдер?
И снова напрягал свою память, – и снова безуспешно.
Поджарый, тонконогий Морава, бывший комиссар специального отряда, бесстрашный партизан, а ныне человек самой мирной профессии, появился в кабинете Лукаша ровно через полчаса после своего звонка.
– Задал ты мне загадку своим Розенфельдером, – сказал Лукаш, пожимая руку старому боевому товарищу. – Никак не вспомню, что это за персона.
– Ничего мудреного в этом нет, – усмехнулся Морава, присаживаясь у стола. – Если бы мне не подсказали, я тоже не вспомнил бы. Это тот самый обиженный господин, о котором весной писала американская газетка. Помнишь? Дескать, проклятые коммунисты преследуют даже таких кристально честных, деловых людей, как Яромир Розенфельдер.
– А-а-а… вспомнил, вспомнил! Чешский немец?
– Верно.
– Все годы оккупации проторчал в Лондоне?
– Вот, вот! А потом без приглашения с нашей стороны и без визы пожаловал в Прагу. Его арестовали, хотели судить за нелегальный переход границы, но добросердечный Дртина заступился за него.
– Помню, помню. А почему ты вдруг заинтересовался им? – спросил Лукаш.
– Сейчас скажу. Розенфельдер до оккупации владел фабрикой «Уния». Она была национализирована, а вчера мне рабочие рассказали, что Розенфельдер подал иск в административный суд и требует возвращения ему предприятия.
– Хорош гусь, – угрюмо сказал Лукаш.
– Это-то бесспорно, – согласился Морава. – Но мне хотелось бы его проучить. Помимо нелегального перехода границы, за ним водятся и другие немалые грешки. Ты прав, он судетский немец, хоть и называет себя чехом. Якшался с Гейнлейном. Его нужно было выслать вместе со всеми судетскими немцами. Нельзя теперь исправить эту ошибку?
– Попытаемся, – твердо сказал Лукаш.
– Очень прошу. А я со своей стороны послежу; если суд начнет клонить в его сторону, пойду в министерство юстиции.
– Напрасно. Там толку не добьешься.
– А я устрою скандал. Сколько же времени можно терпеть эти безобразия!
Лукаш побарабанил пальцами по столу.
– Придется еще потерпеть. До поры до времени.
Морава оставил Лукаша в глубоком раздумье. За минувшие два года не было дня, когда бы Лукаш не убеждался на деле, что борьба, начатая коммунистами в тридцать восьмом году, далеко еще не закончена. Каждый день приносил яркие доказательства этого, каждый новый день напоминал, что борьба только видоизменилась, приняла иные формы. Но не угасла и не может угаснуть. И чем больше слабела буржуазия, тем озлобленней и коварнее она сопротивлялась, пытаясь исподтишка нанести решительный удар молодой народно-демократической республике.
Буржуазия располагала тремя политическими партиями из пяти, составляющих национальный фронт: «народной» или католической, национально-«социалистической» и словацкой «демократической».
Буржуазия занимала руководящие посты в министерствах
